Гроссман - это большой человек. И, разумеется, с золотым пером, которое было у него наподобие боевого штыка. Разил наповал.

Василий Семенович Гроссман родился 12 декабря 1905 Отец Семен Осипович был инженером-химиком, мать Екатерина Савельевна, преподавала французский язык. Василий Семенович свободно читал французских авторов в оригинале, декламировал наизусть Мюссе, Мопассана, Доде. В 1914 году родители отправили мальчика в Киевское реальное училище, где он учился до 1919 года, а закончил обучение в родном Бердичеве, в единственной трудовой школе.

Семья Гроссманов не имела больших достатков, поэтому Василий подрабатывал репетиторством и даже дровосеком. В 1921 году юноша поступил в Киевский институт народного образования, откуда через два года, очевидно, под влиянием отцовской профессии, перевелся на химическое отделение физико- математического факультета Первого Московского университета.

В 1929 году после окончания вуза В. С. Гроссман едет по распределению на Донбасс, где сначала работает химиком-аналитиком на шахте «Смолянка-II» (В. Гроссман с гордостью вспоминал, что это самая глубокая и самая жаркая шахта в стране), впоследствии в Донецком областном институте патологии и гигиены труда и одновременно ассистентом кафедры неорганической химии в медицинском институте. Еще работая на шахте, Василий Семенович делает первые пробы пера. Он пишет повесть «Глюкауф», в которой описывает тяжелый труд донбассовских шахтеров, полный опасности при неудовлетворительной охране труда. Эта повесть была отмечена М.Горьким.

В 1934 году вышел первый рассказ Гроссмана "В городе Бердичеве". По поводу "Бердичева" Исаак Бабель воскликнул: "Новыми глазами увидена наша жидовская столица". А Михаил Булгаков в растерянности сказал: "Как прикажете понимать, неужели что-то путное удается все-таки печатать?" Путное-то путное, но еще опутанное путами (простите за каламбур) социалистического реализма. Это относится и к первому роману Василия Гроссмана "Степан Кольчугин" ( ) - о пути рабочего парня в революцию, о его внутреннем становлении и о том, как он, преодолевая колебания, становится сознательным большевиком. Конечно, роман был встречен благожелательно. Тема революции и рабочего класса - это пропуск в большую литературу.

Но не все было безоблачным. Успешный "Степан Кольчугин" был выдвинут на Сталинскую премию, пройдя все этапы длительного согласования. Журналисты и корреспонденты газет приезжали к Гроссману брать у него интервью и фотографировать. Но в опубликованном списке лауреатов Гроссмана не оказалось: его вычеркнули в последнюю минуту. Это произошло в начале 1941 года. А через полгода началась война. Василий Гроссман ушел на фронт в качестве военного корреспондента "Красной звезды".

В 1944 году, когда была освобождена большая часть территории страны от фашистских захватчиков, Василий Гроссман узнает о трагической смерти матери в бердичевском гетто. Сохранились бердичевские письма Екатерины Савельевны к сыну. По ним видно, какая нежная, светлая любовь связывала Василия с матерью.

Светлый образ матери сопровождал писателя до конца его жизни. В архиве В. С. Гроссмана хранятся два письма писателя к матери, написанные в 1950 и 1961 годах, то есть через 9 и 20 лет после ее гибели. Рядом с письмами фотоснимок рва, заполненного телами расстрелянных узников гетто. Фотография сделана фашистским подполковником Эйбером, командиром батальона 1-ой гвардейской саперной особой бригады. Эту фотографию в свое время передали В. Гроссману в связи с работой писателя над черной книгой об убийствах евреев во время войны.

В 1943 году В. С. Гроссман начал работу над романом «За правое дело». Твардовский со своим заместителем по "Новому миру" Тарасенковым разглядели все до мельчайших подробностей и прикатили к Гроссману в его квартиру на Беговой улице. После первых хмельных похвал Александр Трифонович выдвинул ряд серьезных возражений: слишком мрачно показаны трудности жизни населения в условиях войны, да и сама война; мало о Сталине; излишне развита еврейская тема, один из главных героев, физик Штрум, - еврей. Но официальная критика вещала исключительно в бело-черных тонах, пафосно и чрезмерно обобщенно, не замечая деталей, акцентов и нюансов.

В тисках несвободы, под прессом цензуры, под чужую дудку Гроссман бросился спасать свой роман. В обновленном и отредактированном виде он появился в "Новом мире". В окончательном варианте еврейский физик Штрум был задвинут на второй план, у него появился учитель, более крупный физик, разумеется, русский. Но и в переделанном виде роман "За правое дело" был высоко оценен читателями, в библиотеках за номерами "Нового мира", где печатались куски романа, выстраивались очереди. Через восемь лет напряженной работы роман был напечатан на страницах «Нового мира» и сразу стал очень популярным.

Воениздат и "Советский писатель" уже собрались издать нашумевший роман отдельной книгой, как грянул неожиданный гром. Хотя почему неожиданный? Так называемые патриоты-писатели бдят постоянно. И когда выпадает успех на долю какого-то писателя определенной национальности, они тут же начинают злобно шипеть. Так было, к примеру, с Осипом Мандельштамом, с Борисом Пастернаком. Так произошло и с Василием Гроссманом. 13 февраля 1953 года в "Правде" выступил Михаил Бубеннов с подвальной статьей "О романе В. Гроссмана "За правое дело" - зубодробительной, палаческой. Бубеннов выдвинул страшные для того времени обвинения: неверно идейно осмыслен героический подвиг советских людей, нет и в помине роли партии как организатора победы. Слишком сильны мотивы обреченности и жертвенности. Ну, и т.д. За Бубенновым ринулись в атаку на Гроссмана другие.

А тем временем Василий Семенович работал над второй частью дилогии - романом "Жизнь и судьба". Труд был титанический: за десять лет ( ) им было написано более тысячи страниц. Как отмечал Владимир Лакшин, роман Гроссмана "огромен, гулок, разветвлен". Эпос сродни Льву Толстому. В нем много ярко- трагедийных страниц, к примеру, описание конца Софьи Левинтон с мальчиком Давидом на пороге газовой камеры. Сердце писателя всегда было полно сочувствия к страданиям еврейского народа. Когда был опубликован "Бабий Яр" Евтушенко, Гроссман сказал: "Наконец-то русский человек написал то, что у нас в стране есть антисемитизм. Стих сильно так себе, но тут дело в ином, дело в поступке - прекрасном, даже смелом".

Василий Гроссман, создавая "Жизнь и судьбу", сам совершил прекрасный и мужественный поступок. Он писал свой роман без оглядки на всевозможные табу и запреты, как откровение сталинской эпохи. В нем писатель доказывал, что всякая социальная покорность недопустима, ибо она по сути своей есть предательство. Именно покорность заводит людей в подземелье зла. "Судьба ведет человека, - говорил Гроссман, - но человек идет потому, что хочет, и он волен не хотеть". Когда роман был готов, встал вопрос, где его печатать? К тому времени Гроссман находился в ссоре с Твардовским и поэтому решил отдать свое выстраданное произведение в другой журнал, в "Знамя", главным редактором которого был Вадим Кожевников. Это стало роковой ошибкой Гроссмана.

Чтение романа в редакции затягивалось. Наконец, 19 декабря 1960 года состоялось заседание редколлегии. Гроссман из-за сердечного приступа прийти не смог, но согласился с тем, чтобы роман обсуждался без него. Отсутствие автора только развязало руки оппонентам. Высказывания были в духе: роман Гроссмана - произведение, враждебное советской идеологии. В заключительном слове Вадим Кожевников сказал: "Мы хотели раскрыть глаза Гроссману: чтобы он понял всю глубину своего падения..."

В трудную минуту Гроссмана поддержал все тот же Твардовский. Он приехал к Василию Семеновичу, крепко с ним выпил и заявил, что роман гениальный. Потом горько посетовал: "Нельзя у нас писать правду, нет свободы". И далее: "Я бы тоже не напечатал, разве что батальные сцены..." Осенью 1960 года Семен Липкин посоветовал сохранить экземпляр романа в безопасном месте. Гроссман молча отдал Липкину три светло-коричневые папки. Еще один экземпляр Василий Семенович отдал своему институтскому другу Вячеславу Ивановичу Лободе. А 14 февраля 1961 года роман Гроссмана "Жизнь и судьба" был арестован. Пришли люди в штатском и забрали не только машинописные экземпляры, но и первоначальную рукопись, и черновики не вошедших глав, и все подготовительные материалы, эскизы, наброски, даже использованную копировальную бумагу! С Гроссмана хотели взять подписку, что он не будет никому говорить об изъятии рукописи, но писатель отказался что-либо подписывать.

Гроссману приклеили ярлык "внутренний эмигрант". Везде отказывались печатать. Не выдержав изоляции, 23 февраля 1962 года Гроссман обратился с письмом к Хрущёву и попросил его разъяснить судьбу своего романа. "Я много, неотступно думал о катастрофе, произошедшей в моей писательской жизни, о трагической судьбе моей книги... Моя книга не есть политическая книга. Я говорил в ней о людях, об их горе, радости, заблуждениях, смерти, я писал о любви к людям и о сострадании к людям..." Хрущев не ответил. Вместо монаршего письма Гроссмана пригласили в ЦК на беседу к "серому кардиналу" Михаилу Суслову. Тот заявил Гроссману: "Ваш роман - книга политическая... Ваш роман враждебен не только советскому народу и государству, но и всем, кто борется за коммунизм за пределами Советского Союза, всем прогрессивным трудящимся в капиталистических странах, всем, кто борется за мир:" И сделал вывод: "Напечатать вашу книгу невозможно, и она не будет напечатана". А на прощанье Суслов пожелал Гроссману "всего хорошего".

Обещанный Сусловым пятитомник собрания сочинений Гроссмана долго мурыжили, пока он окончательно не выпал из плана издательства. Как вспоминал Семен Липкин, "Гроссман старел на глазах у близких. В его курчавой голове прибавились седины, появилась на макушке лысинка. Вернулась отпустившая было астма. Походка стала шаркающей. Телефон у него замолк, многие старые друзья его покинули. А Гроссману нужны были друзья, приятели, собеседники. Чего эти люди испугались? Ведь Сталина уже не было..." Да, Сталина не было, но генетический страх остался.

В конце 1962 года Гроссмана настиг рак как следствие тяжелых нервных потрясений и депрессии. Он лежал в Боткинской больнице в отдельной палате, а за стеной тоже умирал от рака Михаил Светлов. В ночь с 14 на 15 сентября 1964 года Василий Гроссман умер, немного не дожив до 59 лет. Даже кончина писателя была зацензурирована. В "Литературной газете" вышел подготовленный Эренбургом некролог, но не дали портрета. Из текста выбросили все живое, оставив ничего не значащие слова. Кто-то удивленно спросил одного из руководителей Союза писателей: "Неужели Эренбурга надо редактировать?" На что последовал ответ: "Его-то и надо".

Теперь о посмертной судьбе произведений Василия Гроссмана. Спасенный Липкиным экземпляр рукописи "Жизни и судьбы" был переснят на фотопленку Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Владимиру Войновичу удалось вывезти ее за границу, и в 1980 году роман был напечатан в Швейцарии. На родине "Жизнь и судьба" была опубликована в журнале "Октябрь" в 1988 году и тогда же вышла отдельной книгой. Повесть "Все течет:" увидела свет сначала в Германии в 1970 году, а спустя 19 лет - в СССР. В 1985 году в Тель-Авиве вышел двухтомник Гроссмана "На еврейские темы".

Закончим это печальное повествование словами самого Гроссмана. У него есть миниатюра "Смысл жизни". Вот она: "Они спорили, в чем смысл жизни. - В борьбе! - В любви! - В творческой работе! - В наслажденье! - Глупцы, - сказал последний. - Ведь смысл борьбы, любви, творчества, наслажденья в самой жизни". В жизни Василия Гроссмана были все эти составляющие. А еще были травля, критика, неприятие, зависть, отторжение - все горькое разнотравье российских полей. Но его талант оказался сильней.

Сцены из спектакля «Жизнь и судьба»