ТЕОРИЯ ДЕМОГРАФИЧЕСКОГО ПЕРЕХОДА : ПОПЫТКА ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЯ А. Г. Вишневский, директор Института демографии НИУ ВШЭ Российский экономический конгресс Суздаль, февраля 2013 г.

География или история?

Теория демографического перехода возникла как обобщение эмпирических наблюдений, фиксировавших огромное разнообразие демографических процессов, различия в демографических показателях между странами, внутри стран, между группами и слоями населения в зависимости от их благосостояния, культурной традиции, религиозной принадлежности, географических и климатических условий и т.д. Попытки такого обобщения существовали давно, но долгое время не шли дальше довольно поверхностных констатаций.

Исследователи добросовестно пытались объяснить различия в рождаемости в странах Европы, изучая связь уровня рождаемости с географической широтой, высотой над уровнем моря, плотностью населения и т.п. Подобные попытки не приносили ничего, кроме разочарований. Ю. Янсон (1892): «Имеются в некоторых государствах специальные исследования, поставившие себе целью выяснить зависимость рождаемости от географических особенностей при наличности одинаковых других условий. Но результаты этих исследований друг другу противоречат, и главное, предполагаемой одинаковости прочих условий в действительности не существует»

Р. Майо-Смит (1895): «Некоторые авторы открыли грубое географическое распределение, именно: высшая рождаемость на востоке Европы (Россия и Венгрия); более низкая в центральной (Австрия, Пруссия, Германия и Италия); ещё более низкая в северной (Великобритания, Норвегия и Швеция). Ирландия и Франция, по-видимому, представляют исключение. Очевидно, однако, что это распределение очень грубое, и общие социальные условия, вероятно, имеют больше влияния, чем климат или географическое положение. Влияние расы также, по- видимому, пересиливается влиянием общего социального состояния… Огромная рождаемость в России и восточных провинциях Пруссии указывает, по-видимому, на большую плодовитость славянской расы. Но, по всей вероятности, и здесь действует социальное состояние, а не раса. Мы не можем указать разницу между германской или тевтонской и романской или латинской расами. Из представителей тевтонской, Германия имеет высокую, Скандинавия и Англия низкую рождаемость. Из представителей романской, Италия имеет высокую рождаемость, Франция – низкую».

В конечном счёте, исследователям так и не удалось найти объяснения внутриевропейских демографических различий. По-видимому, дело было не в несовершенстве исследовательских процедур, а в общей недооценке естественной вариативности любых процессов, всегда испытывающих влияние случайных факторов, обусловливающих не объясняемую ключевыми причинами часть вариации. Научный прорыв был совершён тогда, когда само историческое развитие отодвинуло естественную вариативность демографических процессов на задний план, породив новые, гораздо более важные различия, вытекающие из небывалых изменений в самом ходе этих процессов.

Считается, что первым, кто обратил внимание на эти новые различия, был американский демограф Уоррен Томпсон. Он впервые сформулировал идею о том, что за наблюдавшимися изменениями и географическими различиями демографических показателей стоят не просто очередные временные колебания, каких было много в прошлом, не просто привычная неодинаковость поведения городских и сельских жителей и т.п. Так же, как несколько позднее француз Адольф Ландри, Томпсон первым заговорил о разных типах демографического поведения, о глубоких качественных различиях между ними, возникающих вследствие эпохальных исторических перемен и делающих количественные различия демографических характеристик между этими типами гораздо более значительными и важными, чем соответствующие различия внутри них.

Томпсон в 1929 г. выделил три группы стран с разными типами воспроизводства населения: группа А – низкий естественный прирост населения вследствие низкой или снижающейся рождаемости при достаточно низком уровне смертности; группа В – высокий естественный прирост населения вследствие быстрого снижения смертности при медленном снижении рождаемости; группа С – естественный прирост населения испытывает колебания при отсутствии контроля рождаемости и смертности. Видимо, Томпсон ещё не отдавал себе ясного отчёта в исторической природе описанной им типологии, а в каком-то смысле она была продолжением поисков географических оснований демографических различий. У него не было идеи перехода из одной группы стран в другую вследствие исторического развития и уж во всяком случае не было идеи «примата демографического».

Предсказания Томпсона, оказавшиеся ошибочными, исходили из того, что рост населения разных стран будет определяться не внутренней логикой демографического развития, а внешними по отношению к нему обстоятельствами, в частности, способностью стран быстро увеличивать объем средств существования. Он полагал, например, что различия в средствах существования лежат в основе различий в темпах роста населения таких стран, как Индия, Япония и Россия, причем не сомневался, что наименьшие перспективы роста населения у Индии, поскольку наименьшими были ее шансы обеспечить увеличение средств существования, более значительны они у Японии и особенно велики у России, «как благодаря наличию новых земель, пригодных для заселения, так и благодаря возможностям промышленного развития».

Адольф Ландри тоже выделил три типа воспроизводства населения (примитивный, промежуточный и современный), и предполагал переход от промежуточного к современному типу. Само название его книги, вышедшей в 1934 г. - «Демографическая революция» - говорило уже об осознании каких-то фундаментальных исторических перемен, которые отодвигали вопрос о географических различиях на задний план.

Высказанные Томпсоном и Ландри идеи положили начало концептуализации взглядов на современный этап мирового демографического развития, оформившихся впоследствии в теорию демографического перехода. Термин «демографический переход» был предложен в 1945 году американским демографом Фрэнком Ноутстейном и получил широкое распространение для обозначения тех фундаментальных демографических сдвигов, которые Ландри называл «демографической революцией». Главный вклад этого этапа развития теории был в осознании его как универсального исторического процесса. Как писал в 1944 г. Дэдли Кирк, «с демографических позиций все страны могут рассматриваться как находящиеся на едином пути развития».

Достигнутый уровень обобщения дал основания ещё одному американскому демографу, Дональду Коугилу, утверждать в 1963 г., что в лице теории демографического перехода демография имеет теорию среднего уровня (в смысле Мертона), которая, по определению, обеспечивает истолкование наблюдаемых тенденций развития в рамках единой концепции.

Недооценка демографического

Демографический переход обычно определяется как переход от равновесия высокой смертности и высокой рождаемости к равновесию при низком уровне того и другого. Это определение верно, но более ёмко определение Массимо Ливи Баччи: «Демографический переход может быть охарактеризован как изменение системы, как переход от «диссипативной» системы, связанной с потерей демографической энергии (высокие рождаемость и смертность), к системе, «экономизирующей» эту энергию (низкие рождаемость и смертность». Добавление всего нескольких слов превращает чисто описательное определение в объяснительное, ибо указывает на эволюционную неравноценность до- и послепереходной ситуации, а тем самым и на универсальность основной траектории перехода.

Переход к новому типу демографического равновесия – небывалое в истории событие, равного которому еще не было. По сути, оно изменяет условия существования человека как вида, хотя сам вид в биологическом смысле не меняется. Подобные изменения не могли не наложить глубочайшего отпечатка на все правила человеческого общежития, на нормы социального контроля, на культуру. Все должно измениться и действительно меняется, но осознание истинных причин этих изменений почему-то дается теоретикам с большим трудом.

Еще Ф. Энгельс писал в предисловии к работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства», что «согласно материалистическому пониманию, определяющим моментом в истории является, в конечном счете, производство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны производство средств к жизни: предметов питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с другой производство самого человека, продолжение рода. Общественные порядки, при которых живут люди определенной исторической эпохи и определенной страны, обусловливаются обоими видами производства: ступенью развития, с одной стороны труда, с другой семьи».

В советском издании работы Энгельса к этому месту было сделано «корректирующее» редакционное примечание (большая редкость в то время): «Энгельс допускает здесь неточность, ставя рядом продолжение рода и производство средств к жизни в качестве причин, определяющих развитие общества и общественных порядков». Это примечание восходит к рассуждению Карла Каутского (даром, что «ренегата»).

К. Каутский (1910): «Это простая игра словом «производство»… То, что Энгельс называет изменениями естественного процесса размножения - изменение форм семьи и брака - …представляет результаты, а не движущие силы общественной эволюции. Все это вызвано изменениями не в технике размножения, а в технике производства средств существования… Изменения в этой области производства, в конечном счете, одни только и вызывают все изменения общественных форм и предопределяют историю». Хотя теоретики демографического перехода не были марксистами и, скорее всего, ничего не знали об этой внутримарксистской полемике, их позиция удивительным образом совпадает с позицией Каутского.

Дэвид Реер (2011): «Исследователи демографического перехода… гораздо меньше внимания уделяли демографическому переходу как причине, а не следствию процесса преобразования общества. В результате, историки и социологи привыкли считать демографические реалии напрямую зависимыми от экономического воздействия, и никак иначе. Я же утверждаю, что во многих вопросах демографический переход необходимо рассматривать как ключевой фактор изменений. Демографический переход должен быть изучен как автономный процесс, завершившийся глубинными социальными, экономическими, и даже психологическими или мировоззренческими воздействиями на общество. Демографию нужно рассматривать как независимую переменную»

Дом с пристройками

Теория демографического перехода приобрела статус очень авторитетной демографической теории, которая широко используется большинством исследователей и экспертов. Она не оставалась неизменной, совершенствовалась, развивалась и обогащалась. Однако нельзя сказать, что это развитие шло наилучшим образом. Оно напоминало расширение дома путём постоянного добавления к нему разного рода пристроек, каждая из которых рассматривала себя как самостоятельное здание, сохраняющее связь с основным домом, но отнюдь не являющееся частью единого целого.

Среди этих пристроек мы находим «эпидемиологический переход», «второй демографический переход», некоторые авторы пишут о «третьем демографическом переходе» и т.д., и при этом утрачивается концептуальное единство в интерпретации наблюдаемых фактов. При «дроблении» единого демографического перехода на множество отдельных переходов при анализе каждого из них развивается самостоятельная аргументация, оторванная от корней «материнской» теории.

Так произошло, в частности, с теорией эпидемиологического перехода. Предложенная Абделем Омраном концептуализация открыла путь к переосмыслению очевидного факта количественного снижения смертности в терминах изменения структуры причин смерти и сделала изучение и истолкование этих изменений одним из главных элементов концептуального видения всего демографического перехода в целом. Между тем сам Омран, видя стимул для развития теории эпидемиологического перехода в признании «ограниченности теории демографического перехода и необходимости комплексного подхода к динамике населения», не рассматривал эпидемиологический переход как важнейшее звено общего демографического перехода.

Омран сводил главную предпосылку своей теории к банальному утверждению, что «смертность это фундаментальный фактор динамики населения», и считал нужным подчеркнуть, что «программы борьбы с заболеваниями могут служить не только предварительным условием процесса снижения уровня рождаемости, но также и эффективным инструментом социально-экономического развития», как будто это и так не ясно. Мысль же о том, что эпидемиологический переход запускает механизм всего демографического перехода, в его основополагающей статье отсутствует.

Примерно то же произошло с концепцией «второго демографического перехода». Один из ее создателей голландский демограф Дирк Ван де Каа, противопоставляет детерминанты «первого» и «второго» демографического перехода. Под «первым» он понимает переход к низкой рождаемости, обусловленный, в конечном счете, индустриализацией, урбанизацией и секуляризацией, говорит о падении экономической полезности детей и т.п., но странным образом не упоминает об «эпидемиологическом переходе», о снижении смертности.

Для «второго демографического перехода» он ищет других детерминант, причем ищет их вне последовательности событий, заданных самими демографическими изменениями. «Растущие доходы, экономическая и политическая защищённость, которые демократические государства всеобщего благосостояния предлагают своим населениям, сыграли роль спускового крючка для тихой революции… Индивидуальные сексуальные предпочтения принимаются такими, как они есть, и решения о совместной жизни, разводе, аборте, стерилизации и добровольной бездетности остаются на усмотрение индивидуумов и семейных пар».

Однако, с точки зрения классической теории перехода, «спусковой крючок», скорее всего, был совсем другим. Этот спусковой крючок – снижение смертности, нарушившее тысячелетнее демографическое равновесие, для восстановления которого и понадобилось снизить рождаемость. Рождаемость снижается во всем мире не потому, что женщины стали учиться, работать за зарплату, стремиться к самореализации, использовать современные противозачаточные средства или отказываться связать свою жизнь навеки с непроверенным партнером.

Напротив, все это стало возможным, благодаря тому, что отпала прежняя необходимость в непрерывном рождении детей, огромная доля которых не выживала. Исполнение «демографического долга» теперь требует от человека затраты гораздо меньшего времени и сил, резко расширилась область индивидуальной свободы, не ограниченной объективными демографическими требованиями, и перед каждым открылись возможности выбора индивидуального жизненного пути, каких не существовало никогда прежде.

Для того чтобы объяснить, почему теперь люди трассируют свои индивидуальные жизненные траектории не так, как прежде, не нужны специальные экономические или социологические аргументы, они избыточны. Из основного постулата теории демографического перехода о смене типа демографического равновесия и без того естественным образом следует, что прежние нормы демографического поведения оказываются в кризисе, выход из которого требует полного пересмотра этих норм.

Такой пересмотр, по сути, и приводит к изменениям, которые описываются в концепции «второго демографического перехода» - к автономизации, обособлении друг от друга сексуального, матримониального и прокреативного поведения, неразрывность которых тысячелетиями охранялась всеми культурами. Приобретя относительную самостоятельность, эти три вида поведения стали прокладывать свои собственные траектории в каждой индивидуальной биографии, что создало возможности бесконечной вариабельности индивидуальных жизненных путей, более того, сделало эту вариабельность неизбежной.

Таким образом, «второй демографический переход» - вовсе не отдельный процесс со своими собственными независимыми детерминантами, а лишь закономерный этап развития демографического перехода, к которому с необходимостью приводит цепная реакция, запущенная снижением смертности.

Появившаяся недавно концепция «третьего демографического перехода» - еще один пример претендующей на самостоятельность «пристройки» к зданию теории демографического перехода. Согласно Дэвиду Коулмену, низкая рождаемость в принимающих странах, население которых не воспроизводится, побуждает их принимать большое количество мигрантов, что ведет к изменение этнического, культурного и т.п. состава населения принимающих стран. В этом и заключается феномен «третьего демографического перехода».

Акценты в концепции Д. Коулмэна расставлены таким образом, что сам этот феномен не рассматривается как неизбежная и предсказуемая фаза общего демографического перехода на этапе его глобализации. Ее действительно можно было бы назвать «миграционным переходом», в котором также находят выражение поиски восстановления нарушенного глобального равновесия. Но у Колулмэна неизбежность и универсальность «третьего демографического перехода» ставится под сомнение, у него есть альтернативы. Прогнозы, предсказывающие массовый приток мигрантов со всеми его последствиями, «не высечены в камне», с помощью правильной политики его можно избежать, полагает он.

Чтобы занять такую позицию, надо отойти от логики общей теории демографического перехода. Ибо из нее следует, что быстро растущие массовые миграционные потоки – это лишь отчасти следствие недостатка населения в принимающих странах, гораздо большее значение имеет миграционное давление на них со стороны стран-доноров, переживающих небывалый демографический взрыв – прямое следствие «догоняющего» перехода в развивающихся странах с присущей ему асинхронностью снижения смертности и рождаемости. Растущие глобальные миграционные потоки имманентны этой ситуации, а возможности политиков воздействовать на них крайне ограничены.

Вывод: Если мы хотим полноценно реализовать огромный аналитический и прогностический потенциал ТДП, мы должны заново «перемонтировать» всю теоретическую конструкцию.

Необходимо увидеть демографический переход (демографическую революцию) как нерасторжимое единство последовательных (а иногда и параллельных) фаз, вытекающих одна из другой и ведущих, в конечном счете, к восстановлению утраченного равновесия. Список этих фаз едва ли будет «закрытым», они включают в себя эпидемиологический переход с его двумя (а, м.б., и больше) этапами, две «контрацептивные революции», то, что сейчас называют «вторым демографическим переходом», «сексуальную революцию», «третий» (миграционный) переход, старение, которому тоже иногда присваивают номер, и т. д.

Вариабельность или альтернативность?

Универсальность демографического перехода как ответа на нарушение демографического равновесия отнюдь не означает полной одинаковости ни траекторий, по которым движутся совершающие такой переход общества, ни их начальных и конечных точек. Большая вариабельность ситуаций существовала в условиях допереходного равновесия высокой смертности и рождаемости, что не исключало однотипности этих ситуаций. Легко прогнозируемой была и диверсификация траекторий перехода, учитывая, что существует несколько возможных ответов на нарушение демографического равновесия в результате устойчивого снижения смертности (путем изменений в брачности, рождаемости и миграции) и бесчисленное количество их сочетаний.

Уровни рождаемости в европейских странах сильно различаются и на ранних, и на поздних стадиях перехода, но в их ранжировании тогда и теперь трудно заметить какую-либо преемственность, требующую объяснения специфическими страновыми факторами, институциональными особенностями и т.п.

Тем не менее очень часто совершенно естественным межстрановым или межрегиональным различиям придается неоправданно большое значение, вплоть до того, что в их наличии видят признаки несостоятельности или устарелости самой ТДП, ограниченности свойственного ей номотетического (обобщающего) подхода. Отсюда требования дополнить его идеографическим подходом, позволяющим учесть особенности традиций, культуры, исторически сложившихся институциональных форм и т.п. Однако никакая наука не сводится к сумме нарративов. Где нет обобщения, там нет и науки. Где та грань, за которой обобщение теряет смысл?

Ни один сторонник теории демографического перехода не скажет, что культурно-региональных различий не существует, что они не влияют на реальные траектории демографических изменений и что их не следует изучать. Весь вопрос в том, как расставляются акценты и какие делаются выводы. По мнению некоторых исследователей, наблюдаемые сегодня различия в уровне рождаемости постиндустриальных стран настолько велики, что дают основания говорить о параллельном сосуществовании в этих странах двух альтернативных режимов воспроизводства населения, причем такая трактовка объявляется более современной, противостоящей «более ранней» безальтернативной картине будущего у сторонников теории демографического перехода.

Но разве ТДП когда-либо утверждала, что все у всех должно быть абсолютно одинаково? И всякие ли отличия говорят о возможности альтернатив? Можно ли считать низкорослого человека альтернативой человеку высокого роста?

Вопрос о том, до какой степени ТДП должна учитывать локальную специфику, отражающую региональные или культурные особенности, не нов. М. Ливи Баччи (1992): «Понятие культуры часто рассматривалось демографами как нечто вроде «черного ящика»…, когда пытались объяснить территориальные различия в переходе, особенно когда речь шла о падении рождаемости… Традиционные индикаторы модернизации – важные для теории демографического перехода – не позволяли объяснить значительную часть различий в ситуации. Это необъясненная часть нередко интерпретировалась как надоедливый пробел в знании, который приписывался неспособности лучше идентифицировать «культурные факторы». Нужны – говорили в этом случае – значащие индикаторы, которые позволили бы заполнить пробел».

И далее: «Предположим, что некий идеальный набор индикаторов позволяет нам с точностью описать-предвидеть переход; предположим, что для этого мы используем большое количество индикаторов (дающих различные объяснения – экономические, социальные, культурные…) и что необъясненные различия будут равны нулю: будем ли мы знать больше о переходе? Мы, конечно, объяснили бы его полностью, но, введя «все» факторы изменений, мы получили бы результат, не имеющий никакой объяснительной ценности… Простая статистическая игра, доведенная до крайности, становится бесполезной».

Демографический переход и демографическая система

Поскольку ТДП позиционирует себя как объяснение перехода к равновесию низкой смертности и низкой рождаемости, ее несостоятельность или неполную состоятельность часто видят в том, что это равновесие как раз и не наступает. Один из главных постулатов теории - «стабилизация рождаемости на уровне двух детей в расчете на одну женщину, - оказался опровергнут фактами» (Жак Валлен). Правильно ли в данном случае толкуется фундаментальный постулат теории? Это было бы правильно, если бы постулат перехода к новому равновесию, должны были реализовываться в каждой отдельной стране, в крайнем случае, в группе однородных стран, например, европейских или всех «развитых».

Но ведь население одной страны или группы стран никогда не могло, а тем более не может сейчас рассматриваться как замкнутая система, изолированная от всего остального мира. Только все население планеты, все человечество представляет собой закрытую систему, применительно к которой можно говорить о демографической самоорганизации, на которую указывает ТДП. Сейчас нетто-коэффициент воспроизводства, а значит и уровень рождаемости опустился ниже линии простого замещения поколений в Европе и Северной Америке, в Азии в целом, но пока не во всех азиатских странах. Тем более, этого не произошло в мире в целом.

По среднему варианту прогноза ООН, к концу века это снижение продолжится, но к концу века притормозится и стабилизируется на уровне, близком к 1. По низкому же варианту оно может продолжиться и стабилизироваться для мира в целом на уровне 0,7-0,8.

Соответственно, разной будет и динамика численности мирового населения. В первом случае оно будет расти, хотя и с замедлением, и к концу века достигнет 10 млрд. человек. Во втором после середины века начнет сокращаться и опустится, примерно, до 6 млрд. человек.

Какой из вариантов больше соответствует теории демографического перехода? Когда заканчивается демографический переход? Тогда, когда устанавливается равновесие между рождаемостью и смертностью и прекращается рост населения? Или только тогда, когда численность населения приходит в соответствие с возможностями «глобальной экосистемы»?

В поисках ответа на этот вопрос нужно, как мне кажется, уйти от слишком плоского понимания демографического перехода как механического движения к равновесию рождаемости и смертности, которое прекратится как только будет достигнут нулевой прирост населения. Даже если бы «цель» системы заключалась именно в этом, нельзя не понимать, что такая цель не может быть достигнута в одночасье. Сложность и инерционность системы делают неизбежными колебания, которые могут привести в конечную точку только по мере их затухания.

Но кроме того нужно сформировать более сложное и многоплановое представление о демографическом равновесии, которое не может не учитывать взаимодействия населения и его динамики с природной и социальной средой. В свое время (1982) я пытался определить демографическое равновесие как «равновесие между процессами рождаемости и смертности, с одной стороны, и всеми остальными протекающими в обществе процессами – с другой, в условиях, заданных взаимодействием этих процессов».

Такому пониманию демографического равновесия отнюдь не противоречит длительное существование на поздних этапах перехода рождаемости ниже уровня замещения поколений. Более того, только такая низкая рождаемость в глобальных масштабах и способна обеспечить истинное демографическое равновесие, приведя к прекращению демографического взрыва и постепенному избавлению от его последствий. Иными словами, о завершенности или незавершенности демографического перехода, нельзя судить только на основании того, насколько нетто-коэффициент воспроизводства населения приблизился к единице или удалился от нее, необходимо принимать во внимание всю глобальную демоэкономическую и демоэкологическую ситуацию.

В демографических терминах это означает, что рождаемость ниже уровня замещения поколений, которая в настоящее время характерна для Европы, Северной Америки, а с недавних пор и Азии, должна установиться на довольно долгое время во всем мире, к чему дело, судя по всему, и идет. Но если это действительно так, то нынешняя «очень низкая» европейская рождаемость – вовсе не показатель «дестабилизации фундаментальных параметров», какого-то невероятного кризиса, нежизнеспособности современной демографической системы, опровергающего главные постулаты ТДП.

Напротив, она свидетельство высокой адаптивности системы, ее способности к самоорганизации, которая нередко представляется критикам ТДП не более чем «мистикой», которой надо противопоставить «сознательную политику». Сегодня мировое демографическое развитие скорее подтверждает, нежели опровергает ТДП, но это не значит, что теория совершенна и безупречна. Она несомненно нуждается в развитии и углублении, о чем я и пытался сказать в этом докладе.

Благодарю за внимание !