Траур и меланхолия Л. Владюк

Наш материал ограничивается небольшим количеством случаев, психогенная природа которых не подлежала никакому сомнению. Поэтому мы наперед отказываемся от всяких притязаний на то, чтобы наши выводы относились бы ко всем случаям.

Сопоставление меланхолии и печали оправдывается общей картиной обоих состояний. Также совпадают и поводы к обоим заболеваниям, сводящиеся к влияниям жизненных условий. траур является всегда реакцией на потерю любимого человека или заменившего его отвлеченного понятия, как отечество, свобода, идеал.

Никогда не приходит в голову рассматривать траур как болезненное состояние и предоставить ее врачу для лечения, хотя она влечет за собой серьезные отступления от нормального поведения в жизни. Мы надеемся на то, что по истечении некоторого времени она будет преодолена, и считаем вмешательство нецелесообразным и даже вредным.

Меланхолия в психическом отношении отличается глубокой страдальческой удрученностью, исчезновением интереса к внешнему миру, потерей способности любить, задержкой всякой деятельности и понижением самочувствия, выражающимся в упреках и оскорблениях по собственному адресу и нарастающим до бреда ожидания наказания.

Теми же признаками отличается и траур, за исключением только одного признака: нет нарушения самочувствия. Во всем остальном картина та же. при ней

Тяжелыи траур - реакция на потерю любимого человека - отличается таким же страдальческим настроением, потерей интереса к внешнему миру, поскольку он не напоминает умершего, - потерей способности выбрать какой-нибудь новый объект любви, что значило бы заменить оплакиваемого, отказом от всякой деятельности, не имеющей отношения к памяти умершего.

Мы легко понимаем, что эта задержка и ограничение «я» являются выражением исключительной погруженности в траур, при которой не остается никаких интересов и никаких намерений для чего-нибудь иного. Собственно говоря, такое поведение не кажется нам патологическим только потому, что мы умеем его хорошо объяснить.

Принимаем также сравнение, называющее настроение печали страдальческим. В чем же состоит работа, проделываемая трауром?

Исследование реальности показало, что любимого объекта больше не существует, и реальность подсказывает требование отнять все либидо, связанные с этим объектом. Против этого поднимается вполне понятное сопротивление, - вообще нужно принять во внимание, что человек нелегко оставляет позиции либидо даже в том случае, когда ему предвидится замена.

Это сопротивление может быть настолько сильным, что наступает отход от реальности и объект удерживается посредством галлюцинаторного психоза, воплощающего желание...

При нормальных условиях победу одерживает уважение к реальности, но требование ее не может быть немедленно исполнено. Оно приводится в исполнение частично, при большой трате времени и энергии, а до того утерянный объект продолжает существовать психически. Каждое из воспоминаний и ожиданий, в которых либидо было связано с объектом, приостанавливается, приобретает повышенную активную силу, и на нем совершается освобождение либидо.

Работа проведенная на всех этих отдельных воспоминаниях и ожиданиях, сопровождается такой исключительной душевной болью. Замечательно, что эта боль кажется нам сама собою понятной. Фактически же по окончании этой работы печали «я» становится опять свободным и освобожденным от задержек.

Применим теперь к меланхолии то, что мы узнали о печали. В целом ряде случаев совершенно очевидно, что и она может быть реакцией на потерю любимого человека. При других поводах можно установить, что имела место более идеальная по своей природе потеря. Объект не умер реально, но утерян как объект любви.

Нельзя точно установить, что именно было потеряно, и тем более можно предполагать, что и сам больной не может ясно понять, что именно он потерял. Этот случай может иметь место и тогда, когда больному известна потеря, вызвавшая меланхолию, так как он знает, кого он лишился, но не знает, что в нем потерял.

Таким образом, нам кажется естественным привести меланхолию в связь с потерей объекта, каким-то образом недоступной сознанию, в отличие от печали, при которой в потере нет ничего бессознательного.

При печали мы нашли, что задержка и отсутствие интереса всецело объясняются работой печали, полностью захватившей «я». Подобная же внутренняя работа явится следствием неизвестной потери при меланхолии, и потому она виновна в меланхолической задержке.

Дело только в том, что меланхолическая задержка производит на нас непонятное впечатление, потому что мы не можем видеть, что именно так захватило всецело больных. Меланхолик показывает нам еще одну особенность, которой нет при печали, - необыкновенное понижение своего самочувствия, огромное обеднение «я».

При печали обеднел и опустел мир, при меланхолии – само Я. Больной рисует нам свое «я» недостойным, ни к чему негодным, заслуживающим морального осуждения, - он делает себе упреки, бранит себя и ждет отвержения и наказания.

Он унижает себя перед каждым человеком, жалеет каждого из своих близких, что тот связан с такой недостойной личностью. У него нет представления о происшедшей с ним перемене, и он распространяет свою самокритику и на прошлое; он утверждает, что никогда не был лучше. Эта картина преимущественно морального бреда преуменьшения дополняется бессонницей, отказом от пищи.

Бесцельно возражать больному, возводящему против своего «я» такие обвинения. Ему действительно так чужды все интересы, он так неспособен любить и работать, как утверждает.

Между величиной самоунижения и его реальным оправданием нет никакого соответствия. Славная, дельная и верная до сих пор женщина в припадке меланхолии будет осуждать себя не меньше, чем действительно ничего не стоящая.

Меланхолик ведет себя не совсем уж так, как нормально подавленный раскаянием и самоупреками. У меланхолика нет стыда перед другими, более всего характерного для такого состояния, или стыд не так уж резко проявляется. У меланхолика можно, пожалуй, подчеркнуть состояние навязчивой сообщительности, находящей удовлетворение в самообнажении.

Неважно, настолько ли прав меланхолик в своем мучительном самоунижении, что его самокритика совпадает с суждением о нем других. Важнее то, что он правильно описывает свое психологическое состояние. Он потерял самоуважение.

Он утратил объект; из его слов вытекает, что его потеря касается его собственного «я». Мы видим у него, как одна часть «я» противопоставляется другой, производит критическую оценку ее, делает ее как бы посторонним объектом.

Отщепленная от «я» критическая инстанция проявит свою самостоятельность и при других обстоятельствах. Мы найдем действительно достаточно основания отделить эту инстанцию от остального «я». То, с чем мы тут встречаемся, представляет собой инстанцию, обыкновенно называемою совестью.

Эта инстанция может заболеть сама по себе. В картине болезни меланхолика выступает на первый план в сравнении с другими жалобами нравственное недовольство собой; физическая немощь, уродство, слабость, социальная малоценность гораздо реже являются предметом самооценки.

Если терпеливо выслушать разнообразные самообвинения меланхолика, то нельзя не поддаться впечатлению, что самые тяжелые упреки часто очень мало подходят к собственной личности больного, но при некоторых незначительных изменениях легко применимы к какому-нибудь другому лицу, которое больной любил, любит или должен был любить. Сколько раз ни проверяешь положение дела - это предположение всегда подтверждается.

Таким образом, получаешь в руки ключ к пониманию картины болезни, открыв в самоупреках упреки по адресу любимого объекта, перенесенные с него на собственное «я». Женщина, на словах жалеющая своего мужа за то, что он связан с такой негодной женой, хочет, собственно говоря, обвинить своего мужа в негодности, в каком бы смысле это ни понималось.

Их жалобы представляют из себя обвинения в прежнем смысле этого слова, они не стыдятся и не скрываются, потому что все то унизительное, что они о себе говорят, говорится о других; они далеки от того, чтобы проявить по отношению к окружающим покорность и смирение они, наоборот, в высшей степени сварливы, всегда как бы обижены, как будто по отношению к ним сделана большая несправедливость.

Не представляется трудным реконструировать этот процесс. Сначала имел место выбор объекта, привязанность либидо к определенному лицу; под влиянием реального огорчения или разочарования со стороны любимого лица наступило потрясение этой привязанности к объекту.

Следствием этого было не нормальное отнятие либидо от этого объекта и перенесение его на новый, а другой процесс, для появления которого, по- видимому, необходимы многие условия. Привязанность к объекту оказалась малоустойчивой, она была уничтожена, но свободное либидо не было перенесено на другой объект, а возвращено к «я».

Однако здесь оно не нашло какого- нибудь применения, а послужною только к идентификации (отождествлению) «я» с оставленным объектом.

Таким образом, потеря объекта превратилась в потерю «я», и конфликт между «я» и любимым лицом превратился в столкновение между критикой «я» и самим измененным, благодаря отождествлению, «я».

С одной стороны, должна была иметь место сильная фиксация на любимом объекте, а с другой стороны - в противоречие с этим, небольшая устойчивость привязанности к объекту. Это противоречие, требует, чтобы выбор объекта был сделан на нарцистической основе, так что в случае, если возникают препятствия привязанности к объекту, эта привязанность регрессирует к нарцизму.

Нарцистическое отождествление с объектом заменяет тогда привязанность к объекту, а это имеет следствием то, что, несмотря на конфликт с любимым лицом, любовная связь не должна быть прервана. Такая замена любви к объекту идентификацией образует значительный механизм в нарцистических заболеваниях.

Меланхолия берет, таким образом, часть своих признаков у печали, а другую часть у процесса регрессии с нарцистического выбора объекта. С одной стороны, меланхолия, как и траур, является реакцией на реальную потерю объекта любви.

Поводы к заболеванию меланхолией большей частью, не ограничиваются ясным случаем потери вследствие смерти и охватывают все положения огорчения, обиды разочарования, благодаря которым в отношения втягивается и любовь и ненависть и усиливается существующая амбивалентность. Этот амбивалентный конфли всегда засуживает внимания среди причин меланхолии.

Если любовь к объекту, от которой невозможно отказаться, в то время как от самого объекта отказываются, нашла себе выход в нарцистическом ождествлении, то по отношению к этому объекту, служащему заменой, проявляется ненависть, вследствие которой этот новый объект оскорбляется, унижается и ему причиняется страдание, и благодаря этому страданию ненависть получает садистическое удовлетворение.

Самоистязания меланхолика несомненно доставляют ему наслаждение. Садизм и ненависть, которые относятся к объекту испытали обращение на себя. Только этот садизм разрешает загадку склонности к самоубийству, которая делает меланхолию таком интересной и таком опасной.

«Я» может себя убить только тогда, когда оно относится к себе самому как к объекту.

При регрессии от нарцистического выбора объекта этот объект, хотя и был устранен, он все же оказался могущественнее, чем само «я».

В случае печали мы нашли объяснение, что с течением времени лицо, погруженное в траур, вынуждено подчиниться необходимости подробного рассмотрения своих отношений к реальности, и после этой работы «я» освобождает либидо от своего объекта.

При меланхолии опустошается «я» до полного обеднения. Самая замечательная и больше всего нуждающаяся в объяснении особенность меланхолии - это ее склонность превращаться в симптоматически противоположное состояние мании.

Мания имеет то же содержание, что и меланхолия, что обе болезни борются с тем же самым «комплексом», который в меланхолия одержал победу над «я», между тем как в мании «я» одолело этот комплекс или отодвинуло его на задний план.

Мания отличается повышенным настроением, признаками радостного аффекта и повышенной готовностью ко всевозможным действиям, и является полной противоположностью депрессии и задержке при меланхолии.

Можно иметь смелость сказать, что мания представляет из себя не что иное, как подобный триумф; но только от «я» опять-таки скрыто, что оно одолело и над чем празднует победу.

В мании «я» преодолело потерю объекта (или траур из-за потери, или, может быть, самый объект). Маниакальный больной показывает нам совершенно явно свое освобождение от объекта, из-за которого страдал, тем, что с жадностью очень голодного набрасывается на новые привязанности к объектам.

Нормальная траур также преодолвает потерю объекта и также поглощает всю энергию Я на то время, пока она держится. Почему же не создается при нормальной печали реального условия для фазы триумфа? Есть одно предположение. По поводу каждого отдельного воспоминания и ожидания, в котором проявляется привязанность либидо к потерянному объекту,

еальность выносит свой приговор, что объект этот больше не существует. Яоказывается как бы поставленным перед дилемой: хочет ли оно разделить участь умершего, или ради сохранения жизни вынуждено будет согласиться на то, чтобы разорвать свою связь с погибшим объектом. Разрыв происходит так медленно и постепенно, что по окончании этой работы оказывается израсходованной вся необходимая для нее трата энергии.

Если объект не имеет для Я такого большого, такого усиленного тысячами связей значения, то потеря его не может вызвать печали или меланхолии. Признак постепенного отделения либидо по частям нужно приписать в равной мере как меланхолии, так и печали.

Однако, меланхолия имеет несколько большее содержание, чем траур. Отношение к объекту у нее не такое простое. Оно усложняется амбивалентным конфлитктом. Порисходит борьба между ненавистью и любовью: в одних случаях, чтобы отнять любовь от объектов, в других, чтобы удержать позиции либидо.

Эти сражения мы можем поместить только в систему бессознателбного, в область следов вещественных воспоминаний (в противоположность активности словесных представлений). Также разыгрываются попытки отнятия либидо и при печали, но при ней не имеется никаких препятствий к тому, чтобы эти процессы продолжались нормальным путем и через бессознательное достигали сознания. Этот путь закрыт для меланхолическо работы.

Подобно тому, как траур вынуждает Я отказаться от объекта, объявляя объект мертвым, а Я предлагает премию сохранения жизни, так и каждое амбивалентное сражение ослабляет фиксации либидо на объекте, обесценивая его, унижая его, как бы убивая.Может случитья, что процесс закончится в бессознательном или после того, как утихла ярость, или после того, как объект оставлен как не имеющий никакой цены. Мы не можем обнаружить, какой из этих двух возможностей, как правило, или в большинстве приписать окончание меланхолии.

Я при этом испытывает удовлетворение от того, что в состоянии признать свое превосходство над объектом. Правило – условие возникновения мании по окончании меланхолии из амбивалентности, господствующей в этой болезни – регрессия либидо на я.

Т.е. существуют три предпосылки меланхолии – потеря объекта, амбивалентность и регрессия либидо на Я. Наступление мании связано с регрессией либидо к нарциссизму, т. к. конфликт в Я, которым меланхолия заменила борьбу за объект, закончился.