ЦВЕТОВАЯ ГАММА ПОЭЗИИ И.А. БРОДСКОГО

Я честно плыл, но попался риф. И он насквозь пропорол мне бок. Я пальцы смочил, но Финский залив Вдруг оказался весьма глубок. Ладонь козырьком и грусть затая, Обозревал я морской пейзаж. Но, несмотря на бинокли, я Не смог разглядеть пионерский пляж. Снег повалил тут, и я застрял… Так долго вместе прожили, что снег коль выпадет, то думалось – навеки…

…я любил тебя больше, чем ангелов и самого, и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих; поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне, в городке, занесенном снегом по ручку двери…

Даже если, как считал ученый, её делают из буквы черной, не хватает нам бумаги белой. Нет свободы, как её ни делай. Зазимуем же тут, с черной обложкой рядом, проницаемой стужей снаружи, отсюда – взглядом, за бугром в чистом поле на штабель слов пером кириллицы наколов.

Так что через плечо виден беды рельеф, где белеет еще лампочка, перегорев. Тебя здесь нет: сострив из-под полы, Не вызвать даже в стульях интереса И мудрено дождаться похвалы От спящего заснеженного леса.

Одно обоим чудится во мгле, хоть (позабыв про сажу и про копоть) она - все об уколе, об игле, а он – об изоляции должно быть. Ты знаешь, с наступленьем темноты пытаюсь я прикидывать на глаз, отсчитывая горе от версты, пространство, разделяющее нас. … Два путника, зажав по фонарю, Одновременно движутся во тьме, Разлуку умножая на зарю, рассчитывая встретиться в уме. …и кепка – набекрень – венчая этот сумрак, отразилась, как та черта, которую душе не перейти… Зазимуем же тут, с черной обложкой рядом, проницаемой стужей снаружи, отсюда – взглядом.

Со всей неумолимостью тоски… я быстро погружаюсь в глубину… По горло или все-таки по грудь, хрусталик погружается во тьму. Тут, захороненный живьем, Я в сумерках брожу жнивьем. я взбиваю подушку мычащим «ты» за морями, которым конца и края, в темноте всем телом твои черты, как безумное зеркало повторяя.

Нет ничего постоянней, чем черный цвет; Так возникают буквы.

Был в лампочке повышенный накал, Невыгодный для мебели истертой Я глуховат. Я, Боже, слеповат. Не слышу слов, и ровно в двадцать ватт горит луна. Пусть так. По небесам я курс не проложу меж звезд и капель.

Мы будем жить с тобой на берегу, отгородившись высоченной дамбой от континента, в небольшом кругу, сооруженном самодельной лампой. … В Голландии своей, наоборот, мы разведем с тобою огород и будем устриц жарить за порогом и солнечным питаться осьминогом. …И наш ребенок будет молчаливо Смотреть, не понимаю ничего, Как мотылек колотится о лампу, Когда настанет время для него Обратно перебраться через дамбу

… проживши столько лет с тобой в разлуке, я чувствовал вину свою, и руки, ощупывая с радостью живот, на практике нашаривали брюки и выключатель… …В какую-нибудь будущую ночь ты вновь придешь усталая, худая, и я увижу сына или дочь, еще никак не названных, - тогда я не дернусь к выключателю…

Здесь, в северной деревне, где дышу тобой, где увеличивает плечи мне тень, я возбуждение гашу, но прежде парафиновые свечи, чтоб не был тенью сон обременен. Сентябрь. Ночь. Всё общество – свеча. Но тень еще глядит из-за плеча В мои листы… Лишь ночь под перевернутым крылом Бежит по опрокинувшимся кущам, - настойчива, как память о былом, Безмолвном, но по-прежнему живущем.

Пылай, полыхай, греши, захлёбывайся собой… Так рвутся, треща, шелка, обнажая места. То промелькнет щека, то полыхнут уста. Только одной тебе И свойственно, вещь губя, Приравнивание к судьбе Сжигаемого – себя! Ты та же, какой была. От судьбы, от жилья после тебя – зола, тусклые уголья…

О, как мне мил кольцеобразный дым! Отсутствие заботы, власти.

темнота, мрак = разлука, пустота, одиночество свет = любовь, горение = страсть пепел, вода = серый цвет = забвение, освобождение Темнеет надо мною свет. Вода затягивает след.