Высокая культура речи - это умение правильно точно и выразительно передать свои мысли средствами языка … С. И. Ожегов

О Сергее Ивановиче Ожегове не знаем мы даже такого пустяка: далеко не каждый правильно поставит ударение в его фамилии, очень немногие слышали о том, что "Словарь русского языка" за последние 50 лет издавался двадцать четыре раза (Сергей Иванович шутил, что по тиражам его словарь не уступает трудам всех классиков марксизма-ленинизма вместе взятых).

Как всякий ровесник века (С.И. Ожегов родился 23 сентября 1900 года), чья юность совпала с драматическим революционным периодом в жизни России, он не сразу взялся за главный свой труд, хотя довольно рано определился с выбором профессии. Пройдя гражданскую войну, он не принял предложение учиться в военной академии, демобилизовался и поступил на филологический факультет Петроградского университета.

Сергей был нетипичным студентом. Он очень торопился, перешагивал этапы и вообще спешил жить: еще учась в университете, он уже начал преподавать русский язык. Вместе с тем он мог "застрять" на том, что его интересовало: например, он был единственным, кто записался на курс этимологии славянских языков к академику Борису Ляпунову, да так в одиночку и прослушал этот курс.

Университет он закончил в 1926 году, но еще до этого стал своим в узком кругу ленинградских лингвистов, стал младшим коллегой таких всемирно известных ученых, как Борис Ларин и Виктор Виноградов. Особенно важным для него стало знакомство с Дмитриевым Николаевичем Ушаковым, автором первого после Даля четырехтомного "Толкового словаря русского языка". Рыбак рыбака видит издалека: маститый ученый сразу почувствовал во вчерашнем студенте родственную душу, привлек его к своей работе, и Ожегов стал часто, порой надолго ездить в Москву.

В 1935 году он познакомился с другим корифеем отечественной лингвистики - Александром Реформатским. Это был очень колоритный человек: веселый, импульсивный, не дурак выпить и пофлиртовать, он начисто опровергал своим обликом и поведением традиционное представление об ученом как скучном кабинетном затворнике. "Филология - дело веселое", - любил повторять Реформатский. Вслед за ним Ожегов стал внимательнее прислушиваться к живому языку улицы, очередей, коммунальных квартир... Тем более что, переехав незадолго до войны в Москву, Сергей Иванович волей- неволей вынужден был сменить языковую среду: вместо большой комфортабельной интеллигентской квартиры на Фонтанке, где жили родные, близкие люди, семья оказалась в двух комнатах коммуналки на Смоленском бульваре рядом с незнакомыми соседями, принадлежащими к совсем иному кругу.

Раньше здесь жил какой-то ответственный работник. Его вместе с женой арестовали и расстреляли, детям оставили одну из комнат, где поселились еще и их опекуны (еврейская чета), а еще одну комнату занимала фрау Бетти, вдова немецкого антифашиста, бежавшего от Гитлера, но, разумеется, арестованного НКВД. Смешение языков было фантастическим. Например, опекунша приходила из магазина и сообщала: "Фрау Бетти, хейте ин гастроном привезли цвей таузанд ящикен с мандаринами, унд штейт очередь бис цум почта". "Унмеглихь!" - восклицала фрау Бетти. Орловским говорком вступала в разговор домработница Нюра. Ожегов, сидя за обеденным столом, с большим интересом прислушивался через приоткрытую дверь к этому истинно вавилонскому разговору. Именно тогда он и начал работать над своим ныне знаменитым словарем.

В коммуналке на Смоленском Ожеговы прожили 24 года. Здесь Сергей Иванович работал над ушаковским четырехтомником (ему принадлежит тут более трети всего текста), здесь он написал свой "Словарь русского языка" и "Словарь к пьесам А.Н. Островского" (о драматической судьбе этого труда - чуть далее). В 1941 году, после первых бомбежек Москвы, Ожегов отправил семью в Ташкент, а сам записался в ополчение, что для русского интеллигента в ту пору было совершенно естественно. Вскоре, однако, выяснилось, что как крупный ученый (скрыть это не удалось) он подлежал "бронированию".

Не попав на фронт, Сергей Иванович стал директором Института языка и письменности АН СССР и оставался на этом посту вплоть до возвращения из эвакуации прежнего руководства. Сам он никуда уезжать не хотел, так как никогда не верил, что немцы смогут взять Москву. При свете керосиновой лампы под грохот бомбежек ученый сидел за своим старым столом и работал над словарем.

В годы Сергей Иванович работал не только над "Словарем русского языка". Еще в конце 30-х годов он задумал необычный, пионерский по своему характеру "Словарь к пьесам А.Н. Островского". Ему помогали историк и писатель Николай Ашукин и известный театральный деятель Владимир Филиппов. К концу 40-х годов этот замечательный труд был окончен. Его набрали, но в это время из ЦК затребовали верстку. Что уж там нашли идеологи, неизвестно, но выпуск словаря запретили и набор рассыпали.

Слава богу, сохранились оттиски, с которых только в 1993 году удалось сделать репринтное издание. Формула "рукописи не горят" до сих пор как-то невольно ассоциировалась у нас с крамольными романами или антиправительственными памфлетами, но факт запрещения сугубо академической работы языковеда, по-моему, гораздо ярче рисует нам картину идеологического абсурда, воцарившегося в культурной жизни страны на излете сталинской эпохи.

Из 24 изданий "Словаря" шесть оказались прижизненными, из них четыре стереотипными, а два (второе и четвертое) переработанными, причем объем и принципы построения оставались неизменными, а словник и структура постоянно совершенствовались. Ожегов, как никто другой, понимал, что язык - явление живое, меняющееся, и больше всего удовольствия доставляли ему наблюдения за этими переменами.

Под его редакцией выходили интереснейшие сборники "Вопросы культуры речи" (педагоги, дикторы радио и телевидения тех лет прекрасно их помнят); он также организовал в Институте русского языка своеобразную "Скорую помощь" по телефону (тысячи людей звонили и получали немедленные консультации по самым сложным языковым вопросам).

Совокупность научных заслуг этого человека вроде бы позволяет предположить, что он был увенчан всеми мыслимыми регалиями: академик, лауреат, членкор, орденоносец. Так вот, ничего похожего! Он не был ни академиком, ни членкором. Попытка представить его к Сталинской премии (причем сделала это не Академия наук, где он работал, а Пединститут) кончилась тем, что премию ему не дали. Единственными его наградами остались невзрачные медали "За оборону Москвы" и "За трудовую доблесть", которые, говорят, давали всем, кто не погиб. Степени кандидата и доктора наук он получил без защиты диссертаций. Он был гордым и самолюбивым человеком, который никогда ничего не просил.

Но он знал себе цену и, думаю, нисколько бы не удивился, если бы узнал, что в недавно изданной за рубежом книге "Кто есть кто в России и бывшем СССР" есть его биография. И стоит она в одном ряду с жизнеописаниями самых выдающихся личностей нашего столетия.