Мысли и сердце Книга первая Первый день -Это морг. Такой безобидный маленький домик стоит в углу институтского сада. Светло. Яркая зелень. Цветы. Кажется, по этой тропинке ходит Красная Шапочка. Нет. Здесь носят трупы. Я доктор. Я иду на вскрытие. Вчера после операции умерла девочка. У нее был сложный врожденный порок сердца, и мы ее оперировали с выключением сердца и искусственным кровообращением. Я вот иду на вскрытие. Никакой врач не любит этой процедуры провожать свою работу в покойницкую. И я не люблю.

-Смешно сколько я видел трупов, а не могу привыкнуть. Вот она лежит. Такая маленькая, худенькая, на большом столе. Косички. Вчера утром, наверное, мама последний раз заплела. Банты смялись. Не нужно смотреть. Нет должен. Ведь смерть это конец. Всему конец.

Поднимаю с дверей крюк и сразу попадаю в сад с молодыми липками. (Крюк это от родственников, чтобы не ворвались во время вскрытия. Всегда нужно думать о гуманности. А без вскрытий нельзя они помогают найти ошибки.) Тяжелая процедура кончилась. Всегда стремишься оттолкнуть от себя неприятное. Провернуть поскорее. Вроде потом легче.

Я иду в экспериментальную лабораторию. В программе дня есть еще маленькое «окно» до операции. Тем более что нет никакого желания оперировать. Лаборатория это моя любовь. Последняя любовь. Многим я увлекался в жизни: поэзией, женщинами, хирургией, автомобилем, внучкой. Сейчас, когда жизнь идет к концу, хочется одного: понять, что такое человек, человечество. И что нужно делать мне, другим людям молодым, старым в наш век, когда все так бешено рвется вперед. Впрочем, лаборатория имеет более скромные цели. Надо добиться, чтобы реже умирали больные.

Хирурги не убийцы- это люди благородно идущие к цели для спасения жизни. Разные бывают убийства. Бандит убивает из-за денег или просто так. Это омерзительно, и его наказывают смертью. Ревнивец убивает, потому что страдание сводит его с ума. Его наказывают легче. Иногда даже прощают. Люди все- таки уважают любовь. Впрочем, для убийцы иногда самое худшее остаться жить. Но он вылечивается со временем. Как правило. Шофер убивает случайно. Он несчастный. «Это» набрасывается на него, как зверь, калечит его. Иногда на всю жизнь. А что делать? Нельзя же разрешить шоферам давить людей безнаказанно. Есть еще войны. И вот здесь, на самом конце мы, хирурги. Нас никто не называет убийцами. Благородные цели. Человек в опасности, врач мужественно борется за его жизнь, ну, и иногда проигрывает. Не сумел. Что поделаешь?

Не первый раз я лежу вот так на диване. Достаточно было смертей. Убийств? Да, и убийств. Непреднамеренных, как говорят юристы. Надо называть вещи своими именами. Я много думал и передумываю снова и снова. Тысячи сложных и сложнейших операций и... довольно много смертей. Среди них немало таких, в которых я прямо виноват. Нет, нет, это не убийства! Все во мне содрогается и протестует. Ведь я сознательно шел на риск для спасения жизни.

Сегодня не могу сдержать себя. Особый случай: рискованная операция близкому человеку. Саша сидит в кровати. Сутулый. Грустный. Жалко, ох, как жалко его! О, Михаил Иванович, здравствуйте, заходите. Улыбается. Чудесная открытая улыбка на худом, бледном лице. Секунду рассматриваю его как друг и как врач. Ничего, держится.

Послушал Сашу, посмотрел. На животе еще тогда жирок был, не как теперь одна только плотная печень выпирает. Лицо уж очень умное, располагающее. Рассказал ему о готовящейся операции. Для чего? Наверное похвастать. Он загорелся, не понимая, что все это глупости. Я и сам не понимал. Дальше больше. Разговоры о медицине вообще. Что она такая сякая, без теории, неточная. Потом о диагностической машине тогда в печати появились сообщения, и мы заинтересовались ими. Он предложил свои услуги как математик. Помню, мелькнуло: «Он такой приятный и умный, а ему будет все хуже. Будет жалко и нельзя помочь. Откажись.

Как научиться лечить без ошибок? Саша говорит невозможно. Человеческий организм столь сложен, что мозг может познать его только очень приблизительно. «Моделировать», как он говорит.

Как мы все беззащитны перед жизнью!.. Он требует от меня того, что невыразимо трудно. Но и он тоже прав. Когда ждешь смерти в любое следующее обострение, то тянуть действительно нельзя.

Интересно, что у него написано в тетрадке? И в письме. Видимо, есть какой то роман. Был. Будет ли? Не стоит думать. Я должен мысленно проститься здесь. В операционной его уже не будет. Там лежит только тело, которое может стать трупом. Что то мешает мне открыть даже тетрадь. Это возможно только после. Тогда при всех условиях я буду иметь на это право. Если останется жив он мне будет близкая родня. Все равно как сын. Если умрет я оставлен душеприказчиком.

Переодевание. Протирание очков. Я оперирую сегодня в малой операционной. Она приспособлена для АИКа. Кроме того, в потолке есть фонарь, через который смотрят зрители. Это хорошо, что не мешают, но плохо, что слишком доступно. Операция не театр. Заглянул из коридора. Он лежит на боку, уже закрыт простыней, уже не Саша, а абстрактный больной. Я не вижу ни одной знакомой черточки. Под простыню, на лицо я заглядывать не буду. Оно, наверное, тоже чужое.

Все страшно довольны. Дефибриллятор вещь хорошая, но все таки бывают случаи, когда сердце запустить не удается. И у нас бывало. По многу часов, по очереди, мы массировали сжимали сердце между ладонями, прогоняя какое то количество крови через легкие и тело. Десятки раз включали этот аппарат, а оно продолжало фибриллировать, хотя из под электродов уже пахло жженым мясом. Потом бессильно опускали руки и говорили: смерть. А теперь оно идет. И хорошо сокращается! Еще немножко погреем с машиной и остановим ее. Удача! Я готов кричать от радости. Это безжизненное тело снова станет Сашей, милым, умным Сашей!..

Это моя главная мысль, первым планом. А где-то ниже жужжит другая, спесивая: «Все-таки Я это Я. Сделал то-то и то-то, что другим не удалось. Последнее клапан. Научных работ кучу написал, несколько книг. Диссертаций сколько от меня вышло...»

Выпусти только эти мысли на волю и живо вообразишь, что в самом деле чего то стоишь, что ты ученый. Не заблуждайся: трудам твоим грош цена. Пройдет несколько лет, и никто их читать не станет, все безнадежно устареет. Прогресс хирургии остановить нельзя. Сначала оперировали желудки, потом пищеводы, потом легкие. Теперь сердца, а в них клапаны. Мои статейки и книги о хирургии желудка и легких в какой то степени пройденный этап, никому не интересны, то же будет и с работами о сердце. Но мысли эгоисты: «Я все-таки способствовал этому прогрессу». Да, конечно, хотя и не был первооткрывателем. Но какое это имеет значение? Разве это хоть чуточку изменило мир? А ты хочешь изменить? Да, хочу. Все хотят. Чтобы не было войны, чтобы все люди стали хорошими. Только наука изменит мир. Наука в широком смысле: и как расщеплять атом, и как воспитывать детей... И взрослых тоже. Вот Саша ученый. Ах, как здорово, что он живой! Медицина пригодилась. Много я от него почерпнул, от Саши. Моя медицина стала гораздо яснее. Вырисовался какой то скелет науки, который нужно только одеть цифрами. Саша объяснил: настоящая наука начинается, когда можно считать