О.Э.Мандельштам Автор работы: ЗвереваТ.Г., учитель русского языка и литературы ГОУ гимназия 148, г. Санкт-Петербург, 2011 г. Автор работы: ЗвереваТ.Г., учитель русского языка и литературы ГОУ гимназия 148, г. Санкт-Петербург, 2011 г. "Это был человек... странный... трудный... трогательный... и гениальный!" (В.Шкловский)

Петербург О.Мандельштама

Адмиралтейство В столице северной томится пыльный тополь, Запутался в листве прозрачный циферблат, И в тёмной зелени фрегат или акрополь Сияет издали, воде и небу брат. Ладья воздушная и мачта-недотрога, Служа линейкою преемникам Петра, Он учит: красота не прихоть полубога, А хищный глазомер простого столяра. Нам четырёх стихий приязненно господство, Но создал пятую свободный человек. Не отрицает ли пространства превосходство Сей целомудренно построенный ковчег? Сердито лепятся капризные Медузы, Как плуги брошены, ржавеют якоря - И вот разорваны трёх измерений узы И открываются всемирные моря. * 1913

Комментарий Архитектура классицистического Петербурга в восприятии Мандельштама противостоит хаосу, который он всегда смутно ощущает и которого страшится. Архитектура классицистического Петербурга в восприятии Мандельштама противостоит хаосу, который он всегда смутно ощущает и которого страшится. Адмиралтейство становится воплощением Петербурга и - через него - России. Этот образ насквозь проникнут реминисценциями. Адмиралтейство становится воплощением Петербурга и - через него - России. Этот образ насквозь проникнут реминисценциями. Пётр у Мандельштама не просто историческое лицо, а герой пушкинскиййх "Стансов" ( "то мореплаватель, то плотник"). Отсюда соединение мотивов зодчества и кораблестроения, "вещественности" (точного, обыденного слова) и "ассоциативности" (возвышенного словесного строя, открывающего выход в вечность). (вернуться Пётр у Мандельштама не просто историческое лицо, а герой пушкинскиййх "Стансов" ( "то мореплаватель, то плотник"). Отсюда соединение мотивов зодчества и кораблестроения, "вещественности" (точного, обыденного слова) и "ассоциативности" (возвышенного словесного строя, открывающего выход в вечность). (вернуться

На площадь выбежав, свободен... На площадь выбежав, свободен Стал колоннады полукруг, - И распластался храм Господень*, Как лёгкий крестовик-паук. А зодчий не был итальянец, Но русский в Риме, - ну так что ж! Ты каждый раз, как иностранец, Сквозь рощу портиков идёшь; И храма маленькое тело Одушевлённее стократ Гиганта, что скалою целой К земле беспомощно прижат! 1914

Комментарий В сборнике "Камень", наряду с образами петербургской архитектуры, силён образ Рима, не античного, но католического. Это противовес хаосу. Ключевым словом в образе Рима становится слово "свободный". В сборнике "Камень", наряду с образами петербургской архитектуры, силён образ Рима, не античного, но католического. Это противовес хаосу. Ключевым словом в образе Рима становится слово "свободный". Образы Рима и Петербурга смыкаются. Казанский собор напоминает поэту собор Св. Петра в Риме. Соприкасаясь с собором, его "рощей портиков", поэт чувствует себя "иностранцем", "русским в Риме". Образы Рима и Петербурга смыкаются. Казанский собор напоминает поэту собор Св. Петра в Риме. Соприкасаясь с собором, его "рощей портиков", поэт чувствует себя "иностранцем", "русским в Риме". Лёгкость, свобода "римского" собора влекут Мандельштама больше, чем тяжёлый блеск Исаакия - духовного центра Петербурга, тесно соединяющегося с центром российской государственности - площадью Сената и Медным всадником. Лёгкость, свобода "римского" собора влекут Мандельштама больше, чем тяжёлый блеск Исаакия - духовного центра Петербурга, тесно соединяющегося с центром российской государственности - площадью Сената и Медным всадником.

Мне холодно Мне холодно. Прозрачная весна В зелёный пух Петрополь одевает, Но, как медуза, невская волна Мне отвращенье лёгкое внушает. По набережной северной реки Автомобилей мчатся светляки, Летят стрекозы и жуки стальные, Мерцают звёзд булавки золотые, Но никакие звёзды не убьют Морской воды тяжёлый изумруд. 1916

В Петрополе прозрачном мы умрём... В Петрополе прозрачном мы умрём, Где властвует над нами Прозерпина. Мы в каждом вздохе смертный воздух пьём, И каждый час нам смертная година. Богиня моря, грозная Афина, В Петрополе прозрачном мы умрём, - Здесь царствуешь не ты, а Прозерпина. * 1916

Комментарий В более поздней книге, "Tristia", Петербург, классический и имперский, превращается в Петрополь - тонущий, погибающий. Греческое имя приравнивает город к исчезнувшей уже цивилизации, он становится подобен Атлантиде. В более поздней книге, "Tristia", Петербург, классический и имперский, превращается в Петрополь - тонущий, погибающий. Греческое имя приравнивает город к исчезнувшей уже цивилизации, он становится подобен Атлантиде. Имперская тяжесть, прочность уступают место призрачности, хрупкости, которые смыкаются с темой холода, смерти. Прозерпина (в древнеримской мифологии богиня подземного царства, соответствует древнегреческой Персефоне) приходит на место мудрой воительницы Афины. Имперская тяжесть, прочность уступают место призрачности, хрупкости, которые смыкаются с темой холода, смерти. Прозерпина (в древнеримской мифологии богиня подземного царства, соответствует древнегреческой Персефоне) приходит на место мудрой воительницы Афины.

Дворцовая площадь Императорский виссон И моторов колесницы, - В чёрном омуте столицы Столпник-ангел вознесён. В тёмной арке, как пловцы, Исчезают пешеходы, И на площади, как воды, Глухо плещутся торцы. Только там, где твердь светла, Чёрно-жёлтый лоскут злится, Словно в воздухе струится Желчь двуглавого орла. 1917

Комментарий Виссон - драгоценная ткань, от [

СУМЕРКИ СВОБОДЫ Прославим, братья, сумерки свободы, Великий сумеречный год! В кипящие ночные воды Опущен грузный лес тенет. Восходишь ты в глухие годы Восходишь ты в глухие годы О солнце, судия, народ. Прославим роковое бремя, Которое в слезах народный вождь берет. Прославим власти сумрачное бремя, Ее невыносимый гнет. B ком сердце есть тот должен слышать, время, Как твой корабль ко дну идет. Мы в легионы боевые Связали ласточек и вот Не видно солнца, вся стихия Щебечет, движется, живет; Сквозь сети сумерки густые Сквозь сети сумерки густые Не видно солнца и земля плывет. Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий, Скрипучий поворот руля. Земля плывет. Мужайтесь, мужи, Как плугом, океан деля. Мы будем помнить и в летейской стуже, Что десяти небес нам стоила земля. 1918

На страшной высоте блуждающий огонь... На страшной высоте блуждающий огонь, Но разве так звезда мерцает? Прозрачная звезда, блуждающий огонь, - Твой брат, Петрополь, умирает! На страшной высоте земные сны горят, Зелёная звезда мерцает. О, если ты, звезда, - воды и неба брат, Твой брат, Петрополь, умирает! Чудовищный корабль на страшной высоте Несётся, крылья расправляет - Зелёная звезда, в прекрасной нищете Твой брат, Петрополь, умирает. Прозрачная весна над чёрною Невой Сломалась, воск бессмертья тает... О, если ты, звезда, - Петрополь, город твой, Твой брат, Петрополь, умирает! 1918

Комментарий В литературе сложилась традиция, по которой Петербург связан с жёлтым цветом, но у Мандельштама он - чёрно-жёлтый - это цвета императорского штандарта; желтизна города - это "желтизна правительственных зданий", "желчь двуглавого орла". В литературе сложилась традиция, по которой Петербург связан с жёлтым цветом, но у Мандельштама он - чёрно-жёлтый - это цвета императорского штандарта; желтизна города - это "желтизна правительственных зданий", "желчь двуглавого орла". Возникает мотив тяжести, жестокости ( "Россия отдыхает тяжело", "тяжка обуза северного сноба", "государства жёсткая порфира", "дымок костра и холодок штыка"). Столкновение двух Петербургов - имперского и человеческого - освещается почти по- пушкинскийй. Возникает мотив тяжести, жестокости ( "Россия отдыхает тяжело", "тяжка обуза северного сноба", "государства жёсткая порфира", "дымок костра и холодок штыка"). Столкновение двух Петербургов - имперского и человеческого - освещается почти по- пушкинскийй.

В Петербурге мы сойдёмся снова, Словно солнце мы похоронили в нём, И блаженное, бессмысленное слово В первый раз произнесём. В чёрном бархате советской ночи, В бархате всемирной пустоты, Всё поют блаженных жён родные очи, Всё цветут бессмертные цветы. Дикой кошкой горбится столица, На мосту патруль стоит, Только злой мотор во мгле промчится И кукушкой прокричит. Мне не надо пропуска ночного, Часовых я не боюсь: За блаженное, бессмысленное слово Я в ночи советской помолюсь. Слышу лёгкий театральный шорох И девическое "ах" - И бессмертных роз огромный ворох У Киприды на руках. У костра мы греемся от скуки, Может быть века пройдут, И блаженных жён родные руки Лёгкий пепел соберут. Где-то грядки красные партера, Пышно взбиты шифоньерки лож, Заводная кукла офицера - Не для чёрных душ и низменных святош... Что ж, гаси, пожалуй, наши свечи В чёрном бархате всемирной пустоты. Всё поют блаженных жён крутые плечи, А ночного солнца не заметишь ты. 1920

Комментарий "В Петербурге мы сойдёмся снова..." "В Петербурге мы сойдёмся снова..." Только злой мотор во мгле промчится - смысловая перекличка со стихотворением А.Блока "Шаги командора", которое О.Мандельштам считал "вершиной исторической поэтики Блока". Только злой мотор во мгле промчится - смысловая перекличка со стихотворением А.Блока "Шаги командора", которое О.Мандельштам считал "вершиной исторической поэтики Блока". Киприда (греч.миф.) - одно из имён Афродиты, по острову Кипру, где был распространён её культ. (вернуться) Киприда (греч.миф.) - одно из имён Афродиты, по острову Кипру, где был распространён её культ. (вернуться)

Вы, с квадратными окошками, невысокие дома... Вы, с квадратными окошками, невысокие дома, Здравствуй, здравствуй, петербургская несуровая зима! И торчат, как щуки ребрами, незамерзшие катки, И еще в прихожих слепеньких валяются коньки. А давно ли по каналу плыл с красным обжигом гончар, Продавал с гранитной лесенки добросовестный товар. Ходят боты, ходят серые у Гостиного двора, И сама собой сдирается с мандаринов кожура. И в мешочке кофий жареный, прямо с холоду домой, Электрическою мельницей смолот мокко золотой. Шоколадные, кирпичные, невысокие дома, Здравствуй, здравствуй, петербургская несуровая зима! И приемные с роялями, где, по креслам рассадив, Доктора кого-то потчуют ворохами старых «Нив». После бани, после оперы, все равно, куда ни шло, Бестолковое, последнее трамвайное тепло! 1924

Комментарий "Вы, с квадратными окошками..." "Вы, с квадратными окошками..." В стихах годов Петербург поворачивается уже не имперским, а бытовым ликом. Это не соборы и правительственные здания, а "шоколадные, кирпичные, / Невысокие дома", Гостиный двор, каток... Осколки старой жизни, её былого уюта. В стихах годов Петербург поворачивается уже не имперским, а бытовым ликом. Это не соборы и правительственные здания, а "шоколадные, кирпичные, / Невысокие дома", Гостиный двор, каток... Осколки старой жизни, её былого уюта.

На мёртвых ресницах Исакий замёрз... На мёртвых ресницах Исакий замёрз И барские улицы сини - Шарманщика смерть, и медведицы ворс, И чужие поленья в камине... Уже выгоняет выжлятник товар - Линеек раскидистых стайку, - Несётся земля - меблированный шар, - И зеркало корчит всезнайку. Площадками лестниц разлад и туман - Дыханье, дыханье и пенье - И Шуберта в шубе застыл талисман - Движенье, движенье, движенье

ЛЕНИНГРАД Я вернулся в мой город, знакомый до слез, До прожилок, до детских припухлых желез. Ты вернулся сюда, так глотай же скорей Рыбий жир ленинградских речных фонарей, Узнавай же скорее декабрьский денек, Где к зловещему дегтю подмешан желток. Петербург! я еще не хочу умирать! У тебя телефонов моих номера. Петербург! У меня еще есть адреса, По которым найду мертвецов голоса. Я на лестнице черной живу, и в висок Ударяет мне вырванный с мясом звонок, И всю ночь напролет жду гостей дорогих, Шевеля кандалами цепочек дверных. Декабрь 1930

Комментарий Цветовая гамма Ленинграда - всё то же сочетание чёрного и жёлтого, разрушительной имперской сущности. Цветовая гамма Ленинграда - всё то же сочетание чёрного и жёлтого, разрушительной имперской сущности. Образы последних четырёх строк стихотворения вызывают в памяти ассоциации с "Преступлением и наказанием" Достоевского, когда Раскольников стоит возле непрочно запертой двери в квартире только что убитой им старухи и слушает настойчивый, упорный звонок неожиданного гостя... Очевидно сходство деталей и самой архитектурно-бытовой среды у Достоевского и позднего Мандельштама (мотив бездомности, незащищённости, обречённости). Образы последних четырёх строк стихотворения вызывают в памяти ассоциации с "Преступлением и наказанием" Достоевского, когда Раскольников стоит возле непрочно запертой двери в квартире только что убитой им старухи и слушает настойчивый, упорный звонок неожиданного гостя... Очевидно сходство деталей и самой архитектурно-бытовой среды у Достоевского и позднего Мандельштама (мотив бездомности, незащищённости, обречённости).

Мы живем, под собою не чуя страны... Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлёвского горца. Его толстые пальцы, как черви, жирны, А слова, как пудовые гири, верны, Тараканьи смеются усища, И сияют его голенища. А вокруг него сброд тонкошеих вождей, Он играет услугами полулюдей. Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, Он один лишь бабачит и тычет, Как подкову, кует за указом указ: Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз. Что ни казнь у него - то малина И широкая грудь осетина. Ноябрь 1933

Это какая улица? Улица Мандельштама. Что за фамилия чёртова - Как её ни вывёртывай, Криво звучит, а не прямо. Мало в нём было линейного, Нрава он был не лилейного, И потому эта улица, Или, верней, эта яма Так и зовётся по имени Этого Мандельштама... Апрель 1935

За гремучую доблесть грядущих веков... За гремучую доблесть грядущих веков, За высокое племя людей Я лишился и чаши на пире отцов, И веселья, и чести своей. Мне на плечи кидается век- волкодав, Но не волк я по крови своей, Запихай меня лучше, как шапку, в рукав Жаркой шубы сибирских степей. Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, Ни кровавых кровей в колесе, Чтоб сияли всю ночь голубые песцы Мне в своей первобытной красе, Уведи меня в ночь, где течёт Енисей И сосна до звезды достаёт, Потому что не волк я по крови своей И меня только равный убьёт марта 1931, конец 1935