Адам Міцкевич

Світоч польської літератури Світоч польської літератури

Курган-памятник Адаму Мицкевичу в Новогрудке Новогрудок известен в Беларуси не только как Первая столица Великого княжества литовского, но и как родина Поэта Адама Мицкевмча. Родился он в десятке километров от Новогрудка - в шляхетском поместье под название Залесье, а вот все детство и юность провел в Новогрудке - там же и проявились его поэтические наклонности...

Фольварк Заосье возле Новогрудка - место рождения поэта Фольварк Заосье возле Новогрудка - место рождения поэта

Львів Львів Памятник Памятник Міцкевичу Міцкевичу

ПУШКІН І МІЦКЕВИЧ ЗЛИТІ ВОЄДИНО Он между нами жил[1] Средь племени ему чужого; злобы В душе своей к нам не питал, и мы Его любили. Мирный, благосклонный, Он посещал беседы наши. С ним Делились мы и чистыми мечтами И песнями (он вдохновен был свыше И свысока взирал на жизнь). Нередко Он говорил о временах грядущих, Когда народы, распри позабыв, В великую семью соединятся. Мы жадно слушали поэта. Он Ушёл на запад и благословеньем Его мы проводили. Но теперь Наш мирный гость нам стал врагом и ядом Стихи свои, в угоду черни буйной, Он напояет.[2] Издали до нас Доходит голос злобного поэта, Знакомый голос!.. Боже! освяти В нём сердце правдою твоей и миром, И возврати ему… 10 августа 1834 Он между нами жил[1] Средь племени ему чужого; злобы В душе своей к нам не питал, и мы Его любили. Мирный, благосклонный, Он посещал беседы наши. С ним Делились мы и чистыми мечтами И песнями (он вдохновен был свыше И свысока взирал на жизнь). Нередко Он говорил о временах грядущих, Когда народы, распри позабыв, В великую семью соединятся. Мы жадно слушали поэта. Он Ушёл на запад и благословеньем Его мы проводили. Но теперь Наш мирный гость нам стал врагом и ядом Стихи свои, в угоду черни буйной, Он напояет.[2] Издали до нас Доходит голос злобного поэта, Знакомый голос!.. Боже! освяти В нём сердце правдою твоей и миром, И возврати ему… 10 августа 1834[1][2][1][2]

Ты в сказочном саду, в краю весны увяла. О роза юная! Часов счастливых рой Бесследно пролетел, мелькнул перед тобой, Но в сердце погрузил воспоминаний жала. Откуда столько звезд во мраке засверкало, Вот там, на севере, над польской стороной? Иль твой горящий взор, летя к земле родной, Рассыпал угольки, когда ты угасала? Дочь Польши! Так и я умру в чужой стране. О, если б и меня с тобой похоронили! Пройдут здесь странники, как прежде проходили, И я родную речь услышу в полусне, И, может быть, поэт, придя к твоей могиле, Заметит рядом холм и вспомнит обо мне. «Гробница Потоцкой»

Александр Пушкин ФОНТАНУ БАХЧИСАРАЙСКОГО ДВОРЦА Фонтан любви, фонтан живой! Принес я в дар тебе две розы. Люблю немолчный говор твой И поэтические слезы. Твоя серебряная пыль Меня кропит росою хладной: Ах, лейся, лейся, ключ отрадный! Журчи, журчи свою мне быль... Фонтан любви, фонтан печальный! И я твой мрамор вопрошал: Хвалу стране прочел я дальной; Но о Марии ты молчал... Светило бледное гарема! И здесь ужель забвенно ты? Или Мария и Зарема Одни счастливые мечты? Иль только сон воображенья В пустынной мгле нарисовал Свои минутные виденья, Души неясный идеал?

Імям Міцкевича названо кратер на планеті Меркурій

Кримські сонети

Гремит! Как чудища, снуют валы кругом. Команда, по местам! Вот вахтенный промчался, По лесенке взлетел, на реях закачался И, как в сетях, повис гигантским пауком. Шторм! Шторм! Корабль трещит. Он бешеным рывком Метнулся, прянул вверх, сквозь пенный шквал прорвался, Расшиб валы, нырнул, на крутизну взобрался, За крылья ловит вихрь, таранит тучи лбом. Я криком радостным приветствую движенье. Косматым парусом взвилось воображенье. О счастье! Дух летит вослед мечте моей. И кораблю на грудь я падаю, и мнится: Мою почуяв грудь, он полетел быстрей. Я весел! Я могуч! Я волен! Я как птица! «Шторм»

Прочь - парус, в щепы - руль, рев вод и вихря визг; Людей тревожный крик, зловещий свист насосов, Канаты вырваны из слабых рук матросов, С надеждой вместе пал кровавый солнца диск. Победно вихрь завыл; а там на гребни пены, На горы тяжкие нагроможденных вод Вступает смерти дух - и к кораблю идет, Как воин яростный - в проломленные стены. Ломает руки тот, тот потерял сознанье, Тот в ужасе, крестясь, друзей своих обнял, А тот молитвой мнит от смерти оградиться. Был путник между них: сидел один в молчанье И думал он: счастлив, кто здесь без чувств упал, Кто детски молится, кому есть с кем проститься.

Аллах ли там воздвиг гранитную громаду, Престол для ангелов из мерзлых туч сковал? Иль дивы из камней нагромоздили вал И караванам туч поставили преграду? Какой там свет! Пожар? Конец ли Цареграду? Иль в час, когда на дол вечерний сумрак пал, Чтоб рой ночных светил в потемках не блуждал, Средь моря вечности аллах зажег лампаду? «Пилигрим и мирза»

Вплываю в степь – в зеленый океан. Моя повозка в травах утопает, Купается в цветах и объезжает Колючий остров, где растет бурьян. Не видно ни кургана, ни тропинки. Уже стемнело. В небесах заря. Звезда указывает путь, горя Сквозь облаков воздушные пушинки. Какая тишина! Что ж, постоим немного. Мне слышно: где-то в небе - журавли. (Их соколиное бы не узрело око). Порхает мотылек. В бурьяне уж ползет. В такой тиши услышал бы вдали И зов с Литвы. Но жаль, никто не позовет «Степи»

Безлюден пышный дом, где грозный жил Гирей. Трон славы, храм любви дворы, ступени, входы, Что подметали лбом паши в былые годы, Теперь гнездилище лишь саранчи да змей. Безлюден пышный дом, где грозный жил Гирей. Трон славы, храм любви дворы, ступени, входы, Что подметали лбом паши в былые годы, Теперь гнездилище лишь саранчи да змей. В чертоги вторгшийся сквозь окна галерей, Захватывает плющ, карабкаясь на своды, Творенья рук людских во имя прав природы, Как Валтасаров перст, он чертит надпись: Тлей! В чертоги вторгшийся сквозь окна галерей, Захватывает плющ, карабкаясь на своды, Творенья рук людских во имя прав природы, Как Валтасаров перст, он чертит надпись: Тлей! Не молкнет лишь фонтан в печальном запустенье Фонтан гаремных жен, свидетель лучших лет, Он тихо слезы льет, оплакивая тленье: Не молкнет лишь фонтан в печальном запустенье Фонтан гаремных жен, свидетель лучших лет, Он тихо слезы льет, оплакивая тленье: О слава! Власть! Любовь! О торжество побед! Вам суждены века, а мне одно мгновенье. Но длятся дни мои, а вас пропал и след. О слава! Власть! Любовь! О торжество побед! Вам суждены века, а мне одно мгновенье. Но длятся дни мои, а вас пропал и след. «Бахчисарай»

Скачу, как бешеный, на бешеном коне; Долины, скалы, лес мелькают предо мною, Сменяясь, как волна в потоке за волною... Тем вихрем образов упиться любо мне! Но обессилел конь. На землю тихо льется Таинственная мгла с темнеющих небес, А пред усталыми очами все несется Тот вихорь образов долины, скалы, лес... Все спит, не спится мне и к морю я сбегаю; Вот с шумом черный вал подходит; жадно я К нему склоняюся и руки простираю... Всплеснул, закрылся он; хаос повлек меня И я, как в бездне челн крутимый, ожидаю, Что вкусит хоть на миг забвенья мысль моя. «Байдарская долина»

Выходим на простор степного океана. Воз тонет в зелени, как челн в равнине вод, Меж заводей цветов, в волнах травы плывет, Минуя острова багряного бурьяна. Темнеет. Впереди ни шляха, ни кургана. Жду путеводных звезд, гляжу на небосвод... Вон блещет облако, а в нем звезда встает: То за стальным Днестром маяк у Аккермана. Как тихо! Постоим. Далеко в стороне Я слышу журавлей в незримой вышине, Внемлю, как мотылек в траве цветы колышет, Как где-то скользкий уж, шурша, в бурьян ползет. Так ухо звука ждет, что можно бы расслышать И зов с Литвы... Но в путь! Никто не позовет. «Аккерманские степи»

Свежеет ветерок, слабеет жар дневной, Светильник дня упал на Чатырдаг высокий, Разбился весь, разлил багряные потоки И гаснет… Путник вверх глядит, смущен душой. Чернеют склоны гор, полны долины мглой; Лепечут родники как бы сквозь сон глубокий; Весть сердцу подают цветов живые соки Благоухающей мелодией немой. Под сенью тишины и мрака засыпаю… Вдруг будит блеск меня: от края и до края Все небо золотой прорезал метеор. О ночь восточная! Ты с одалиской схожа: Твоими ласками я усыплен – и что же? Для новых будит ласк твой огнеметный взор. «Алушта ночью»

Пред солнцем гребень гор снимает свой покров; Спешит свершить намаз свой нива золотая, И шелохнулся лес, с кудрей своих роняя, Как с ханских четок, дождь камней и жемчугов; Долина вся в цветах. Над этими цветами Рой пестрых бабочек цветов летучих рой Что полог, зыблется алмазными волнами; А выше саранча вздымает завес свой. Над бездною морской стоит скала нагая. Бурун к ногам ее летит и, раздробясь И пеною, как тигр глазами, весь сверкая, Уходит с мыслию нагрянуть в тот же час; Но море синее спокойно чайки реют, Гуляют лебеди, и корабли белеют. «Алушта днем»

Молись! Поводья кинь! Смотри на лес, на тучи, Но не в провал! Здесь конь разумней седока. Он глазом крутизну измерил для прыжка, И стал, и пробует копытом склон сыпучий. Вот прыгнул. Не гляди! Во тьму потянет с кручи! Как древний Аль-Каир, тут бездна глубока. И рук не простирай ведь не крыло рука. И мысли трепетной не шли в тот мрак дремучий. Как якорь, мысль твоя стремглав пойдет ко дну, Но дна не досягнет, и хаос довременный Поглотит якорь твой и челн затянет вслед. Пилигрим А я глядел, Мирза! Но лишь гробам шепну, Что различил мой взор сквозь трещину вселенной. На языке живых и слов подобных нет. «Дорога над пропастью в Чуфут-Кале»

Там скопища могил, и коршун чернокрылый, Над ними реющий, похож на стяг унылый Над городом, где мор всех истребил жильцов «Развалины замка в Балаклаве»

Склоняюсь с трепетом к стопам твоей твердыни, Великий Чатырдаг, могучий хан Яйлы. О мачта крымских гор! О минарет аллы! До туч вознесся ты в лазурные пустыни И там стоишь один, у врат надзвездных стран, Как грозный Гавриил у врат святого рая. Зеленый лес твой плащ, а тучи твой тюрбан, И молнии на нем узоры ткут, блистая. Печет ли солнце нас, плывет ли мгла, как дым, Летит ли саранча, иль жжет гяур селенья, Ты,Чатырдаг, всегда и нем и недвижим. Бесстрастный драгоман всемирного творенья, Поправ весь дольный мир подножием своим, Ты внемлешь лишь творца предвечные веленья! «Чатырдаг»

Мне любо, Аюдаг, следить с твоих камней, Как черный вал идет, клубясь и нарастая, Обрушится, вскипит и, серебром блистая, Рассыплет крупный дождь из радужных огней. Как набежит второй, хлестнет еще сильней, И волны от него, как рыб огромных стая, Захватят мель и вновь откатятся до края, Оставив гальку, перл или коралл на ней. Не так ли, юный бард, любовь грозой летучей Ворвется в грудь твою, закроет небо тучей, Но лиру ты берешь и вновь лазурь светла. Не омрачив твой мир, гроза отбушевала, И только песни нам останутся от шквала Венец бессмертия для твоего чела. «Аюдаг»

Пусть эта песнь моя из дальней стороны Пусть эта песнь моя из дальней стороны К вам долетит во льды полуночного края. К вам долетит во льды полуночного края. Как радостный призыв свободы и весны, Как радостный призыв свободы и весны, Как журавлиный клич, веселый вестник мая. Как журавлиный клич, веселый вестник мая. И голос мой вы все узнаете тогда: И голос мой вы все узнаете тогда: В оковах ползал я змеей у ног тирана, В оковах ползал я змеей у ног тирана, Но сердце, полное печали и стыда, Но сердце, полное печали и стыда, Как чистый голубь, вам вверял я без обмана. Как чистый голубь, вам вверял я без обмана. Теперь всю боль и желчь, всю горечь дум моих Теперь всю боль и желчь, всю горечь дум моих Спешу я вылить в мир из этой скорбной чаши, Спешу я вылить в мир из этой скорбной чаши, Слезами родины пускай язвит мой стих, Слезами родины пускай язвит мой стих, Пусть, разъедая, жжет – не вас, но цепи ваши. Пусть, разъедая, жжет – не вас, но цепи ваши. А если кто из вас ответит мне хулой, А если кто из вас ответит мне хулой, Я лишь одно скажу: так лает пес дворовый Я лишь одно скажу: так лает пес дворовый И рвется искусать, любя ошейник свой, И рвется искусать, любя ошейник свой, Те руки, что ярмо сорвать с него готовы. Те руки, что ярмо сорвать с него готовы. [1832] [1832]

Поема Дзяди / –польське повстання за незалежність/ Адольф Янушкевич – прототип Адольфа з поеми «Дзяди О.Верне Польський Прометей А.Міцкевич