А.Костюнин. Младший брат

Восьмого декабря – заседание народного суда. Игорю реально маячит новый срок. Срок серьёзный. Свиданку ему разрешили только с родными братом и сестрой. Своей семьёй не обзавёлся, родителей в живых нет.

Мы с сестрой родились в шестидесятые годы. В то время по всей стране сеяли кукурузу. Бывало: стоишь-стоишь в очереди за хлебом, не хватит. Однажды батоны закончились прямо передо мной. Слёзы!!

Зато в год, когда родился Игорь, магазины ломились от снеди. Колбасы – горой! Заходишь в магазин – ноздри распирает, щекочет аппетитный запах… Сейчас колбаса так не пахнет!

В конце шестидесятых жизнь в стране налаживалась на глазах. Отец уверял, что младший сын теперь ни в чём не будет знать отказа: «Мы натерпелись, хватит!».

В семье Игорь был любимчиком. Отец называл его на иностранный манер: Игорон.

Отец трудяга, семью содержал. Дальнобойщик. Отец любил быть с деньгами. Игорон только и ждал, когда отец с работы придёт и уснёт. Батя утром: « Игорон, где деньги?» А тот в наглую: «Я не брал. Небось, выронил где…» На том «следствие» и заканчивалось.

Отец никогда серьёзно не ругал Игоря, не наказывал. Меня выпорет, сестру в угол поставит, его – никогда. Игорю в детстве было слаще, чем нам с сестрой. Забот у него по дому никаких. Он же маленький... Печку протопить – моя обязанность. Дома прибраться, посуду помыть – сестра.

Игорь сызмальства привык, что земля вокруг него вертится. Мы с сестрой на подарок матери денежки от завтраков экономим, принесём ей вкусненького, радуемся, а она сама не ест, потихоньку Игорю сунет...

Дедушка болел сахарным диабетом. Мать доставала ему конфеты из заменителя шоколада. Пахли вкусно. Мы понимали: нельзя. А Игорь, ему лет пять было, к деду в стол залез... Не одну стырил, чтоб незаметно, все. Разом!

Первый класс Игорь закончил на пятёрки… Самоуверенный, он тонко чувствовал человеческую слабость и цеплялся к верзилам. Знал, что брат, который учится в этой же школе в десятом, ни за что Игорька в обиду не даст.

В третьем классе Игорь разгуливал по школе королём. Родительская защита сменилась надёжной силовой поддержкой. Эта привилегия распространялась на всех мелких Кочкарёвского двора. Им было дозволено на Тринадцатом всё.

Не чувствуя сопротивления, не сталкиваясь с отпором, он наглел больше, больше. Всё заметнее терял интерес к учёбе и уже не хотел становиться врачом. Начал часто прогуливать. Утром для вида складывал учебники в портфель, надевал школьную форму, брал у матери деньги на завтрак и уходил из дома… Уходил не в школу.

…Свежерастерзанная чайка. Я обнаружил её на пустыре, далеко за сараями.

Чайка висела, подвешенная за горло, невысоко над землёй. Прямо под ней лежала прозрачная кишечная оболочка, набитая мелкими гвоздями. Рядом – пёстрая скорлупа от яиц. Одна лапка у чайки отрезана… Эта картина долго не выходила у меня из головы. А тут мать выгребла из-под кровати засушенную птичью лапу. Взял её в руки… От чайки. Я оторопел, никак не мог поверить… Игорь? Пусть циничный, но не живодёр...

Сунул ему сухую лапку под нос: «Твоя работа?!» – А чё?.. нельзя?.. – Она ведь… живая, ей тоже страшно, тоже больно... – Да ладно… Я хотел дать стервецу затрещину, но он увернулся и выскочил из комнаты.

Забросив портфель в сарайку, Игорь отправился на пустырь, выискивая развлечение. Белоснежные чайки парили над прибрежной линией, почти сталкивались в полёте друг с другом, наперебой шумно галдели.

Игорь со стройки притащил на пустырь кусок сетки-рабицы метра два длиной, один край приподнял, подперев палкой. Две чайки появились почти сразу. Одна чайка спикировала вниз, зависла над землёй и взмыла в высь с белым мякишем в жёлтом клюве. Игорь напрягся, сжимая в руках конец верёвки.

Жадно проглотив кусок хлеба, чайка спланировала к большой рыжей горбушке, стала подниматься, горбушка выпала из клюва. Вторая чайка, осмелев, камнем упала в центр хлебных кусков. Игорь дёрнул бечеву…

Подпорка упала, тяжёлая металлическая сетка придавила белую птицу. Чайка в воздухе тревожно оглушительно заплакала: «Ай-ай-ай!», глядя, как подруга беспомощно билась под проволочной западнёй, силилась поднять своим телом, сбросить гнёт… И не могла. Игорь подбежал, придавил сетку ногой, потянул чайку за шею через крупную ячею. Жидкий белый помёт прыснул из перепуганной насмерть птицы. – Попробуй только обрезать, вмиг голову сверну… – приговаривал он брезгливо, на вытянутых руках, унося чайку к сарайчику.

На земле в бумажном свёртке лежали приготовленные гвоздики. Игорь одной рукой прижал птицу к своему телу, второй начал запихивать гвозди в раскрытый клюв. Сначала чайка пронзительно кричала, потом голос стал больше походить на хрип, наконец она лишь молча широко раскрывала клюв и билась всё тише, слабее. Пакет опустел.

Игорь разжал руки, птица неуклюже подпрыгнула, завалилась на бок, с трудом поднялась и стала прихрамывать, склонив голову. Игорь пнул её, подбросив вверх: – Лети! Чайка, кувыркаясь, нелепо упала на землю. – Ну, не хочешь летать, как хочешь… Игорь сделал петлю из верёвки и подвесил птицу на перекладине телеграфного столба. Чайка болталась...

Теперь я смотрел на младшего брата другими глазами. Переосмысливал многие его поступки, слова. Раньше они меня забавляли. Я лишь недоумевал, когда он циркулем проткнул зрачки на моей фотографии…

У нас во дворе считалось неприличным у кого-то что-то отбирать. Это было «западло». А тут узнаю: оказывается, Игорюша повадился гуливанить в строительный техникум, отбирать у студентов деньги.

Накатали заявку в милицию. Чуть до суда не дошло… Отец отмазал. Однажды он зимой шёл на танцы. Навстречу – бывший одноклассник в овчинном новом полушубке. Игорон останавливает: – О-ооо! Какой на тебе фасончик! Дай-ка мне на танцы сходить! Парень безропотно снял шубу. А наш говнюк всучил ему свою болоньевую куртку: – Поношу – отдам…

Паренёк домой вернулся, отец военный, шуток не понимал: «Где шуба»? – Взяли поносить…И – заявку в милицию. С одной стороны посмотреть: детская шалость, баловство. А по сути – грабёж с разбоем.Игорю руки за спину, и вместо армии – тюрьма. Пять лет дали.

Игорь отсидел «от звонка до звонка». Родители не дождалась. Доконал он их…Когда первый раз освободился, я с ним много говорил. Игорь молчал, вроде слушал. Мне казалось, он что-то понял.

Я помог ему оформиться водителем на грузовую. Он: бензин налево-направо толкнёт, утром ехать – бак сухой. С работы его культурно попросили. Ещё несколько раз пристраивал, но всё заканчивалось одинаково. Я к нему с упрёками, он в ответ: – Вован, не гони порожняк! Думаешь, в натуре, буду ишачить, как ты?

Через полгода Игорь вновь оказался в тюрьме… Из ребят нашего двора «сидели» только он и Сикося. Все остальные парни достойные, порядочные. Засранцев не было. Каждый к чему- то стремился, хотел в жизни чего-то достичь.

Саня окончил военное училище, стал вертолётчиком. Гера в строительном техникуме преподаёт: первый человек, душа компании. Витяня – дальнобойщик на Камазе, всю страну исколесил.

Игорь с малолетства во дворе тянулся только к Сикосе, впитывал законы уголовного мира: «Кто сильней, тот и прав», «ЧЧВ: человек человеку – волк». Они с Сикосей даже внешне стали походить друг на дружку: те же холодные глаза, за которыми омертвелая душа. Я заметил: все уголовники чем-то неуловимо похожи.

Выбор есть у каждого. Мы сами избираем свой путь.

Я собрал для брата новые шерстяные носки из овечьей шерсти, связанные ещё матерью, тёплый мохеровый шарф, чай, конфеты… И зашагал на ночной поезд...