Презентация Выполнила: Милорадова Выполнила: Милорадова Виктория Проверила: Недозрелова О.И

Жизнь коренных народов ХМАО

Ханты-Мансийский автономный округ обладает значительным ресурсным потенциалом. Из возобновляемых природных ресурсов велики запасы леса, рыбы, диких животных, дикоросов. Именно эти факторы способствовали развитию таких традиционных видов промыслов коренных малочисленных народов Севера, проживающих на территории автономного округа, как добыча, переработка рыбы, охотничий промысел, оленеводство, сбор и переработка дикорастущих плодов, грибов и орехов, народно-хозяйственные промыслы, сувенирное производство. Названные виды промыслов составляют основу жизнеобеспечения и традиционного образа жизни коренного национального населения. Ханты-Мансийский автономный округ обладает значительным ресурсным потенциалом. Из возобновляемых природных ресурсов велики запасы леса, рыбы, диких животных, дикоросов. Именно эти факторы способствовали развитию таких традиционных видов промыслов коренных малочисленных народов Севера, проживающих на территории автономного округа, как добыча, переработка рыбы, охотничий промысел, оленеводство, сбор и переработка дикорастущих плодов, грибов и орехов, народно-хозяйственные промыслы, сувенирное производство. Названные виды промыслов составляют основу жизнеобеспечения и традиционного образа жизни коренного национального населения.

В хрестоматии собраны документы об Югорской земле начиная с древних времен по XVIII век включительно, что позволяет показать и наивно- фантастические взгляды древних на Югру, и в развитии истинную картину жизни ее народов в дальнейшем. В хрестоматии собраны документы об Югорской земле начиная с древних времен по XVIII век включительно, что позволяет показать и наивно- фантастические взгляды древних на Югру, и в развитии истинную картину жизни ее народов в дальнейшем. Документы извлечены из архивных и опубликованных источников: из лэтописей, материалов приказного делопроизводства, записок путешественников и должностных лиц, трудов ученых-исследователей и т. д. Разнонаправленность документов дает возможность воспроизвести наиболее полно и многогранно жизнь Югорской земли этого периода. Документы извлечены из архивных и опубликованных источников: из лэтописей, материалов приказного делопроизводства, записок путешественников и должностных лиц, трудов ученых-исследователей и т. д. Разнонаправленность документов дает возможность воспроизвести наиболее полно и многогранно жизнь Югорской земли этого периода. Расположены документы по типам источников: Расположены документы по типам источников: I. Лэтописи. I. Лэтописи. II. Актовые источники. II. Актовые источники. III. Записки путешественников. III. Записки путешественников. IV. Сочинения ученых XVIII века. IV. Сочинения ученых XVIII века. V. Географические карты. V. Географические карты. Внутри каждого раздела документы помещены по хронологическому принципу. Внутри каждого раздела документы помещены по хронологическому принципу. Среди использованных извлечений из лэтописей, касающихся Югорской земли, имеется и отрывок из Есиповской лэтописи, который публикуется впервые. Среди использованных извлечений из лэтописей, касающихся Югорской земли, имеется и отрывок из Есиповской лэтописи, который публикуется впервые.

Ряд актовых источников в хрестоматии показывают, как происходила христианизация населения Югры и борьба с идолопоклонством, каковы были взаимоотношения государственной власти и церкви на центральном и местном уровне. На протяжении XVII в. крещение в новую христианскую веру было, как правило, добровольным и в силу этого не носило массового характера, было запрещено преследование шаманов и последователей ислама. Одновременно по документам первой половины XVII в. прослеживается характерное для этого времени активное использование центральной властью в колонизируемом отдаленном крае епархиальной церковной организации для укрепления царской власти, и при этом правительство так же активно поддерживало церковь, вследствие чего был чрезвычайно высок статус главы сибирской церкви – архиепископа Сибирского и Тобольского. По царским указам шло строительство церквей, создавались монастыри. Ряд актовых источников в хрестоматии показывают, как происходила христианизация населения Югры и борьба с идолопоклонством, каковы были взаимоотношения государственной власти и церкви на центральном и местном уровне. На протяжении XVII в. крещение в новую христианскую веру было, как правило, добровольным и в силу этого не носило массового характера, было запрещено преследование шаманов и последователей ислама. Одновременно по документам первой половины XVII в. прослеживается характерное для этого времени активное использование центральной властью в колонизируемом отдаленном крае епархиальной церковной организации для укрепления царской власти, и при этом правительство так же активно поддерживало церковь, вследствие чего был чрезвычайно высок статус главы сибирской церкви – архиепископа Сибирского и Тобольского. По царским указам шло строительство церквей, создавались монастыри.

Со времени Петра I христианизация стала проводиться принудительно. Продолжалось в Югорской земле строительство православных храмов в местах жительства новокрещеных, о чем повествуют и многие документы хрестоматии, к примеру, указ царя от сентября 1713 г. о том, чтобы «в березовских волостях, где есть ново крещеные» остяки, в каждой «построить церкви Божии». Одновременно проводилась борьба с идолопоклонством. Как писал П. С. Паллас, например, о вогулах»…они теперь продолжающееся еще свое суеверие вовсе скрывают и притворно называются христианами… это верно, что древнее суеверие в их не совсем еще вывелось», а Г. И. Георги – о них же: «Жен покупают не только языческого, но и христианского закона вогуличи». Далее он сообщал о разнообразных вогульских идолах, включая даже «маленькие образа, медные кольца с вырезанными изображениями и сему подобное, что все в агульцы, от россиян покупая, скрытно за идолов обожают». В указе Петра I от 7 июня 1710 г. отмечено, что ново крещеные остяки «непрестанно бывают в юртах, в которых идолы остяцкие», и царь указывал послать «из монахов или из священников человека доброго» и, «где найдут по юртам остяцким их прелестные мнимые боги-шайтаны, тех огнем палить и рубить и капища их разорить, а вместо тех капищ часовни строить и святые иконы поставлять и их, остяков, приводить ко крещению…». В этом же указе говорилось, что остякам, принявшим христианство, прощались их недоимки, а противникам крещения указ угрожал смертной казнью». Из памяти березовскому сыну боярскому Никифору Палтыреву от 5 июля 1717 г. следует, что крестить остяков в Обдорскую волость Березовского уезда в том году должен был приехать даже сам митрополит Тобольский и всей Сибири. Со времени Петра I христианизация стала проводиться принудительно. Продолжалось в Югорской земле строительство православных храмов в местах жительства новокрещеных, о чем повествуют и многие документы хрестоматии, к примеру, указ царя от сентября 1713 г. о том, чтобы «в березовских волостях, где есть ново крещеные» остяки, в каждой «построить церкви Божии». Одновременно проводилась борьба с идолопоклонством. Как писал П. С. Паллас, например, о вогулах»…они теперь продолжающееся еще свое суеверие вовсе скрывают и притворно называются христианами… это верно, что древнее суеверие в их не совсем еще вывелось», а Г. И. Георги – о них же: «Жен покупают не только языческого, но и христианского закона вогуличи». Далее он сообщал о разнообразных вогульских идолах, включая даже «маленькие образа, медные кольца с вырезанными изображениями и сему подобное, что все в агульцы, от россиян покупая, скрытно за идолов обожают». В указе Петра I от 7 июня 1710 г. отмечено, что ново крещеные остяки «непрестанно бывают в юртах, в которых идолы остяцкие», и царь указывал послать «из монахов или из священников человека доброго» и, «где найдут по юртам остяцким их прелестные мнимые боги-шайтаны, тех огнем палить и рубить и капища их разорить, а вместо тех капищ часовни строить и святые иконы поставлять и их, остяков, приводить ко крещению…». В этом же указе говорилось, что остякам, принявшим христианство, прощались их недоимки, а противникам крещения указ угрожал смертной казнью». Из памяти березовскому сыну боярскому Никифору Палтыреву от 5 июля 1717 г. следует, что крестить остяков в Обдорскую волость Березовского уезда в том году должен был приехать даже сам митрополит Тобольский и всей Сибири.

В хрестоматии имеются документы, касающиеся ясака, который собирался в основном в виде пушнины. Интересно сообщение А. Доббина, относящееся ко второй половине XVII в., о характере и размерах взимаемого соболями ясака: «…кто достигнет десяти лет, обязан первый год принести двух соболей, на второй год – трех, на третий – четырех и так далее с каждым годом больше на одного соболя, пока он не достигнет двадцати лет, когда он доходит до двенадцати соболей; так и остается до пятидесятого года, когда число уменьшается и дело идет к снятию повинности». Сбором ясака ведала уездная администрация. В хрестоматии имеются документы, касающиеся ясака, который собирался в основном в виде пушнины. Интересно сообщение А. Доббина, относящееся ко второй половине XVII в., о характере и размерах взимаемого соболями ясака: «…кто достигнет десяти лет, обязан первый год принести двух соболей, на второй год – трех, на третий – четырех и так далее с каждым годом больше на одного соболя, пока он не достигнет двадцати лет, когда он доходит до двенадцати соболей; так и остается до пятидесятого года, когда число уменьшается и дело идет к снятию повинности». Сбором ясака ведала уездная администрация. В заключение следует отметить, что каждый желающий может получить из хрестоматии В заключение следует отметить, что каждый желающий может получить из хрестоматии

Самоедская земля, последняя часть к северу, сколь дикая в своем звании и состоянии, столь равным образом и дикими народами обитаема, из коих в Березовском уезде два рода почитаются, то есть остяки и самоедцы, но первые живут далее от берегу Северного моря и, расположась далеко вверх по берегам реки Оби, соединяются уже и с российскими народами; чем наперед можно узнать, что они, более обходясь с русскими, более приняли их обыкновений и поступок и не столь, напротив того, глупы и необходительны, как прочие. Оные хотя и имеют отчасти кочевное свое жилище, но от р. Оби мало отделяются, разве отходят в летнее время по другим речкам за промыслом рыбы, а в зимнее время в тундру за дикими зверьми. Однако все своего первого жилища не оставляют, где у их построены и избы деревянные на зиму, а лэтом живут в шалашах, по-тамошнему чумах. Напротив того, последние, ближайшие к северу самоедцы, коли можно назвать дикими зверьми, то в сходственности едва ошибиться можно, не имеют у себя узаконенного им жилища, к которому б по времени съезжались, как первые, но почти ежедневно на оленях перекочевывают с места на место, сколько для звериного промыслу и своего пропитания, столь зимою и для оленного своего скота на разные места переезжают, как о том ниже явствовать будет. Самоедская земля, последняя часть к северу, сколь дикая в своем звании и состоянии, столь равным образом и дикими народами обитаема, из коих в Березовском уезде два рода почитаются, то есть остяки и самоедцы, но первые живут далее от берегу Северного моря и, расположась далеко вверх по берегам реки Оби, соединяются уже и с российскими народами; чем наперед можно узнать, что они, более обходясь с русскими, более приняли их обыкновений и поступок и не столь, напротив того, глупы и необходительны, как прочие. Оные хотя и имеют отчасти кочевное свое жилище, но от р. Оби мало отделяются, разве отходят в летнее время по другим речкам за промыслом рыбы, а в зимнее время в тундру за дикими зверьми. Однако все своего первого жилища не оставляют, где у их построены и избы деревянные на зиму, а лэтом живут в шалашах, по-тамошнему чумах. Напротив того, последние, ближайшие к северу самоедцы, коли можно назвать дикими зверьми, то в сходственности едва ошибиться можно, не имеют у себя узаконенного им жилища, к которому б по времени съезжались, как первые, но почти ежедневно на оленях перекочевывают с места на место, сколько для звериного промыслу и своего пропитания, столь зимою и для оленного своего скота на разные места переезжают, как о том ниже явствовать будет.

Особенно бдительно правительство следило «за порубежными торгами», функционирование которых нередко было связано с посольской службой – о характере и задачах таможенной службы дает представление наказная память березовскому таможенному голове В. Протопопову (1673 г.): «А торговым, и промышленым, и всяким людем с товары своими велено приставать к таможне, а мимо таможни нигде ставитца не велено. Да остяков и самоядь, которые будут поедут мимо Обдорскую и Собскую заставу, и им на заставе с вами вместе велено осматривать, чтоб они, остяки и самоядь, торговых и промышленых никаких людей мимо заставы тайно не провозили… Да и вам, таможенным головам, будучи на заставах, смотреть и беречи накрепко, как поедут воеводы, и всяки[е] приказные люди, и их дети, и братья, и племяники, и люди их мимо Собскую и Обдорскую заставы, и тех воевод, и приказных людей, и их детей, и братью, и племянников, и людей осматривать накрепко, чтоб они мяхкие рухляди и денег мимо Собскую и Обдорскую заставы тайно обычаем не провозили. А, осмотря и переписав товары, через Камень их не пропущать и отсылать в Тоболеск с провожатым». Особенно бдительно правительство следило «за порубежными торгами», функционирование которых нередко было связано с посольской службой – о характере и задачах таможенной службы дает представление наказная память березовскому таможенному голове В. Протопопову (1673 г.): «А торговым, и промышленым, и всяким людем с товары своими велено приставать к таможне, а мимо таможни нигде ставитца не велено. Да остяков и самоядь, которые будут поедут мимо Обдорскую и Собскую заставу, и им на заставе с вами вместе велено осматривать, чтоб они, остяки и самоядь, торговых и промышленых никаких людей мимо заставы тайно не провозили… Да и вам, таможенным головам, будучи на заставах, смотреть и беречи накрепко, как поедут воеводы, и всяки[е] приказные люди, и их дети, и братья, и племяники, и люди их мимо Собскую и Обдорскую заставы, и тех воевод, и приказных людей, и их детей, и братью, и племянников, и людей осматривать накрепко, чтоб они мяхкие рухляди и денег мимо Собскую и Обдорскую заставы тайно обычаем не провозили. А, осмотря и переписав товары, через Камень их не пропущать и отсылать в Тоболеск с провожатым».

В. Ф. Зуев пишет, что остяки, «более обходясь с русскими (чем самоеды. – Сост.), более приняли их обыкновений и поступок», и это во второй половине XVIII в. уже определяло некоторые черты их образа жизни. К примеру, не оставляя кочевой образ жизни, они, как говорилось выше, уже строили в каком-то постоянном месте «избы деревянные на зиму», которые, однако, «без крыши, а только на потолок насыпают земли, на котором вырублено четвероугольное окно небольшое, кое зимою для свету вместо слюды льдиною закрывается», «посреди всей избы имеется огнище, над которым варят себе пищу». И. Г. Георги сообщает о жилищах остяков: «Зимния их хижины срублены из бревен. В каждой есть очаг посередине, а в стороне печь…Вход в хижину их составляют в западной стороне обыкновенно низменныя двери, а вместо окна служит небольшее на восток отверстие, затянутое налимовыми шкурами. Вся хижина стоит до половины в земле»; «лэтом перебираются они от одного озера к другому для рыбной ловли и потому делают в таких местах столбчатые и кверху уже сведенные шалаши, кои покрывают берестою или рогожами». Самоеды, как сообщает И. Г. Георги, «зимния свои хижины… вырывают… как и остяки, до половины в земле, поверьх же ямины составляют наискось жерди и покрывают их оленьими кожами или берестою; лэтом кочуют они то у той, то у другой реки или озера и ставят в таковых местах шиловатыя жердчатыя юрты… и покрывают их так же, как и зимния жилища». П. С. Паллас пишет: «Зимния к российским избам еще не приобыкших вогульцев юрты четвероугольныя, деревянныя, без кровли и дверью к северу или востоку. Влево от дверей на средине науголной стены стоит низкая печь, близ оной «камин», а над сим в потолоке четвероугольная продушина, коею и дым выходит, и свет входит. К третей стене против печи примощена скамья для постели, а к четвертой стене – скамья, где сидят. Пред жилою избою [юртою] бывают обыкновенно сени, иногда и покрытыя, в коих хранятся домашние припасы и утварь, состоящие по большей части в бочках и чванах, выделанных из пней или коры… Лэтом живут они редко в юртах, но по большой части в балаганах…постройка таковых балаганов весьма скора (ставят колышки, а верх оных покрывают сшитыми берестами) и легка». В «Записках» И. И. Лепехина можно уже отметить такую деталь, что появились у вогулов на реке Тавде зимние жилища с кровлею, хотя большей частью «дерн и всякой дрязг составляет их крышку», а также в жилищах – «по одному или по два слуховых окна, которыя зимою почти всегда задвинуты» (однако «свет в избу входит чрез четвероугольное отверстие потолка, пропускающее дым из «камина»). Наряду с очагом-«камином», в каждом жилище есть «из глины сбитая» печка. В. Ф. Зуев пишет, что остяки, «более обходясь с русскими (чем самоеды. – Сост.), более приняли их обыкновений и поступок», и это во второй половине XVIII в. уже определяло некоторые черты их образа жизни. К примеру, не оставляя кочевой образ жизни, они, как говорилось выше, уже строили в каком-то постоянном месте «избы деревянные на зиму», которые, однако, «без крыши, а только на потолок насыпают земли, на котором вырублено четвероугольное окно небольшое, кое зимою для свету вместо слюды льдиною закрывается», «посреди всей избы имеется огнище, над которым варят себе пищу». И. Г. Георги сообщает о жилищах остяков: «Зимния их хижины срублены из бревен. В каждой есть очаг посередине, а в стороне печь…Вход в хижину их составляют в западной стороне обыкновенно низменныя двери, а вместо окна служит небольшее на восток отверстие, затянутое налимовыми шкурами. Вся хижина стоит до половины в земле»; «лэтом перебираются они от одного озера к другому для рыбной ловли и потому делают в таких местах столбчатые и кверху уже сведенные шалаши, кои покрывают берестою или рогожами». Самоеды, как сообщает И. Г. Георги, «зимния свои хижины… вырывают… как и остяки, до половины в земле, поверьх же ямины составляют наискось жерди и покрывают их оленьими кожами или берестою; лэтом кочуют они то у той, то у другой реки или озера и ставят в таковых местах шиловатыя жердчатыя юрты… и покрывают их так же, как и зимния жилища». П. С. Паллас пишет: «Зимния к российским избам еще не приобыкших вогульцев юрты четвероугольныя, деревянныя, без кровли и дверью к северу или востоку. Влево от дверей на средине науголной стены стоит низкая печь, близ оной «камин», а над сим в потолоке четвероугольная продушина, коею и дым выходит, и свет входит. К третей стене против печи примощена скамья для постели, а к четвертой стене – скамья, где сидят. Пред жилою избою [юртою] бывают обыкновенно сени, иногда и покрытыя, в коих хранятся домашние припасы и утварь, состоящие по большей части в бочках и чванах, выделанных из пней или коры… Лэтом живут они редко в юртах, но по большой части в балаганах…постройка таковых балаганов весьма скора (ставят колышки, а верх оных покрывают сшитыми берестами) и легка». В «Записках» И. И. Лепехина можно уже отметить такую деталь, что появились у вогулов на реке Тавде зимние жилища с кровлею, хотя большей частью «дерн и всякой дрязг составляет их крышку», а также в жилищах – «по одному или по два слуховых окна, которыя зимою почти всегда задвинуты» (однако «свет в избу входит чрез четвероугольное отверстие потолка, пропускающее дым из «камина»). Наряду с очагом-«камином», в каждом жилище есть «из глины сбитая» печка.

Семоядские народы Кочующие в западной стороне Уральских гор или прямые российские семояди сделались, правда, подданными уже царю Феодору Ивановичу в 1525 году, и следовательно, задолго еще до покорения в седьмомнадесять столетии сибирских народов, но касающихся до них и до принадлежащих к ним колен происшествия так, как и бытия всех северо-восточных народов российских, погружены в неисповедимости. Семояди, кочуя в самых суровых пустынях и притом не умея ни грамоте, ни счислению времени, знают обстоятельства своего происхождения, единоплеменства, странствований и прочего не больше, как сколько могут почерпнуть о том сведения из изустных преданий, древних песен и сказок о своих богатырях и предках, также о странах, горах, реках и так далее, поблизости которых жили они в старые времена, но таковое знание малым чем превосходит и совершенное неведение. Кочующие в западной стороне Уральских гор или прямые российские семояди сделались, правда, подданными уже царю Феодору Ивановичу в 1525 году, и следовательно, задолго еще до покорения в седьмомнадесять столетии сибирских народов, но касающихся до них и до принадлежащих к ним колен происшествия так, как и бытия всех северо-восточных народов российских, погружены в неисповедимости. Семояди, кочуя в самых суровых пустынях и притом не умея ни грамоте, ни счислению времени, знают обстоятельства своего происхождения, единоплеменства, странствований и прочего не больше, как сколько могут почерпнуть о том сведения из изустных преданий, древних песен и сказок о своих богатырях и предках, также о странах, горах, реках и так далее, поблизости которых жили они в старые времена, но таковое знание малым чем превосходит и совершенное неведение.

Публикуемые документы рассказывают о внешнем облике коренных народов Югорской земли. Германский посол в России А. фон Мейерберг писал в 1661 г., что он «слышал от одного немца, бывшего в ссылке в Сибири и наезжавшего иногда в Югорию… что наружность у них (югров. – Сост.) красивая, потому что не безобразит ее ни большая голова, ни сплюснутое лицо». Российский посол в Китай Э. И. Идес отметил, что «почти все они (остяки. – Сост.) среднего роста и по большей части светловолосые или рыжие, смуглые тела их мало пригодны для работы, лица и носы неприятно плоские». Рассказывая об остяках второй половины XVIII в., академик В. Ф. Зуев об их внешнем виде пишет: «Между остяками немного найти можно с лица пригожих; напротив того, все росту малого, так что и средних редко найтись можно; волосом же более светло- русые», он же отмечает их «крепкое сложение» тела и то, что они «в здравии больше пребывают, нежели российские служивые». Этнограф и путешественник И. Г. Георги на основании собственных впечатлений пишет о вогулах: «Росту они среднего, волосы у них по большей части черные, а бороды у всех жидкие. Лицом они много походят на калмыков» и о самоедах: «Семояди росту самого небольшого и редко бывают ниже четырех, а выше пяти футов. Впрочем, они коренасты, ноги и шея у них короткая, голова большая, лицо и нос нарочито плоский, нижняя часть лица немало выдалась вперед, рот и уши большие, глаза маленькие черные, веки продолговатые, губы тонкие, ноги маленькие, кожа смуглая; волосу, кроме головы, нигде нет…он у всех черной и жесткой. У мужчин виден на бороде один только пух. Женщины их постатнее, ростом ниже, и черты лица их понежнее, но так же, как и мужчины, некрасивы». Естествоиспытатель и путешественник П. С. Паллас, возглавлявший в 1768–1774 гг. Академическую экспедицию, задачей которой было, в том числе и изучение Сибири, писал о внешнем виде вогулов: «Все почти в агульцы ростом малы, нежны и лицом, выключая белизну, несколько на калмыков похожи. Лица у них по большей части круглы, и у женского полу, к любви склонного, не неприятны. Волосы обыкновенно долгие и черные либо темно-русые, у редких же борода несколько рыжевата, волосы светлы. Все они носят небольшую бороду, которая нескоро и поздно вырастает». Публикуемые документы рассказывают о внешнем облике коренных народов Югорской земли. Германский посол в России А. фон Мейерберг писал в 1661 г., что он «слышал от одного немца, бывшего в ссылке в Сибири и наезжавшего иногда в Югорию… что наружность у них (югров. – Сост.) красивая, потому что не безобразит ее ни большая голова, ни сплюснутое лицо». Российский посол в Китай Э. И. Идес отметил, что «почти все они (остяки. – Сост.) среднего роста и по большей части светловолосые или рыжие, смуглые тела их мало пригодны для работы, лица и носы неприятно плоские». Рассказывая об остяках второй половины XVIII в., академик В. Ф. Зуев об их внешнем виде пишет: «Между остяками немного найти можно с лица пригожих; напротив того, все росту малого, так что и средних редко найтись можно; волосом же более светло- русые», он же отмечает их «крепкое сложение» тела и то, что они «в здравии больше пребывают, нежели российские служивые». Этнограф и путешественник И. Г. Георги на основании собственных впечатлений пишет о вогулах: «Росту они среднего, волосы у них по большей части черные, а бороды у всех жидкие. Лицом они много походят на калмыков» и о самоедах: «Семояди росту самого небольшого и редко бывают ниже четырех, а выше пяти футов. Впрочем, они коренасты, ноги и шея у них короткая, голова большая, лицо и нос нарочито плоский, нижняя часть лица немало выдалась вперед, рот и уши большие, глаза маленькие черные, веки продолговатые, губы тонкие, ноги маленькие, кожа смуглая; волосу, кроме головы, нигде нет…он у всех черной и жесткой. У мужчин виден на бороде один только пух. Женщины их постатнее, ростом ниже, и черты лица их понежнее, но так же, как и мужчины, некрасивы». Естествоиспытатель и путешественник П. С. Паллас, возглавлявший в 1768–1774 гг. Академическую экспедицию, задачей которой было, в том числе и изучение Сибири, писал о внешнем виде вогулов: «Все почти в агульцы ростом малы, нежны и лицом, выключая белизну, несколько на калмыков похожи. Лица у них по большей части круглы, и у женского полу, к любви склонного, не неприятны. Волосы обыкновенно долгие и черные либо темно-русые, у редких же борода несколько рыжевата, волосы светлы. Все они носят небольшую бороду, которая нескоро и поздно вырастает».

Семояди называются сами нинечами (людьми) и хозовами (мужами). Ежели слово «семоядь» произведено от финскаго языка, то произходит оно, может быть, от самеандны, названия Лопарской страны, или и от слова «соома», болото, потому что в пустынях их есть обширные болота. В старинных российских приказных ведомостях назывались они и Сыроедами. У остяков называются они ерунхо, у тунгус джендаты и так далее. Семояди называются сами нинечами (людьми) и хозовами (мужами). Ежели слово «семоядь» произведено от финскаго языка, то произходит оно, может быть, от самеандны, названия Лопарской страны, или и от слова «соома», болото, потому что в пустынях их есть обширные болота. В старинных российских приказных ведомостях назывались они и Сыроедами. У остяков называются они ерунхо, у тунгус джендаты и так далее. Они живут около, да и на самых берегах Ледовитого моря, в Европе от Белаго моря или прямо от реки Мезени до Уральских гор, а в Азии от сих гор за реку Енисею, почти до самой Лены, в европейской России особенно, а в Сибири отчасти поблизости, а отчасти и обще с остяками. Жилища их начинаются почти от 65 степени северной широты. Места их болотные и гористые. С 67 степень широты как по сему состоянию земли, так по причине великой стужи дерева уже не растут, но видны одни только кустарники, да и те чем далее к северу, тем низменнее и реже становятся. На Новой Земле, супротив устья Оби, они, правда, не живут, но за Енисеем на востоке простираются обитаемые ими берега отчасти и до 75 степень северной широты, почему обширная их область может почесться самою непроходимою, холодною, пустою и суровою частию земного шара. Они живут около, да и на самых берегах Ледовитого моря, в Европе от Белаго моря или прямо от реки Мезени до Уральских гор, а в Азии от сих гор за реку Енисею, почти до самой Лены, в европейской России особенно, а в Сибири отчасти поблизости, а отчасти и обще с остяками. Жилища их начинаются почти от 65 степени северной широты. Места их болотные и гористые. С 67 степень широты как по сему состоянию земли, так по причине великой стужи дерева уже не растут, но видны одни только кустарники, да и те чем далее к северу, тем низменнее и реже становятся. На Новой Земле, супротив устья Оби, они, правда, не живут, но за Енисеем на востоке простираются обитаемые ими берега отчасти и до 75 степень северной широты, почему обширная их область может почесться самою непроходимою, холодною, пустою и суровою частию земного шара.

Сами они наблюдают, правда, между собою по поколениям своим строгой союз и редко вступают с чужими в брак, да и то одни только женщины переходят в другие поколенья. Не меньше пристрастны они к своему языку и к прародительским обычаям. Но российские победители обрели разных сего племени народов отчасти не в старинных уже ближе к югу лежащих местах, которых лишили их татары в четвертомнадесять столетии, отчасти же отщетившихся на побеге от единоплеменных своих колен; и притом некоторые токмо народы пребывали тогда в настоящем своем состоянии. А как не старались народов сих и их племен после побед надлежащим порядком различать, то названия многих отчасти перемешаны, отчасти переломаны, отчасти же своевольно выдуманы и даны. Татары называли всех сибирских покоренных народов уштяками. У россиян почти столь же обще употребляются названия семоядь и отяки. Известные под сим наименованием народы сходствуют между собою отчасти северными только жилищами и великим единообразием житейских обрядов, напротив того, ни в языках их, ни в виде, ниже в душевных качествах и нравах нет никакого сходства. А особливо многие остякские колена называются семоядью, а семоядские отяками как от простых людей, так и в приказных местах. Жители Тарханской волости на реке Обе, по собственному их преданию, татарской породы и обитали прежде на Иртыше, неподалеку от устья Тобола, но поелику их обрели между семоядью, то и причислили их к оной. В большой половине холодных и непроходимых пустынь сих народов никто еще из ученых испытателей не бывал; и есть немало таких колен, из коих видны вне их пределов одинаковые только выходцы. Путешествующие в тамошних местах собиратели податей и надзиратели думают сверх должности своей о торгах и прибыли больше, нежели о приобретении нужных сведений, и по привычке едва и самые странные предметы кажутся им достопамятными. Сами они наблюдают, правда, между собою по поколениям своим строгой союз и редко вступают с чужими в брак, да и то одни только женщины переходят в другие поколенья. Не меньше пристрастны они к своему языку и к прародительским обычаям. Но российские победители обрели разных сего племени народов отчасти не в старинных уже ближе к югу лежащих местах, которых лишили их татары в четвертомнадесять столетии, отчасти же отщетившихся на побеге от единоплеменных своих колен; и притом некоторые токмо народы пребывали тогда в настоящем своем состоянии. А как не старались народов сих и их племен после побед надлежащим порядком различать, то названия многих отчасти перемешаны, отчасти переломаны, отчасти же своевольно выдуманы и даны. Татары называли всех сибирских покоренных народов уштяками. У россиян почти столь же обще употребляются названия семоядь и отяки. Известные под сим наименованием народы сходствуют между собою отчасти северными только жилищами и великим единообразием житейских обрядов, напротив того, ни в языках их, ни в виде, ниже в душевных качествах и нравах нет никакого сходства. А особливо многие остякские колена называются семоядью, а семоядские отяками как от простых людей, так и в приказных местах. Жители Тарханской волости на реке Обе, по собственному их преданию, татарской породы и обитали прежде на Иртыше, неподалеку от устья Тобола, но поелику их обрели между семоядью, то и причислили их к оной. В большой половине холодных и непроходимых пустынь сих народов никто еще из ученых испытателей не бывал; и есть немало таких колен, из коих видны вне их пределов одинаковые только выходцы. Путешествующие в тамошних местах собиратели податей и надзиратели думают сверх должности своей о торгах и прибыли больше, нежели о приобретении нужных сведений, и по привычке едва и самые странные предметы кажутся им достопамятными.

Кочуя беспечно в своих пустынях, не думают они ни о счислении времени, ни о грамоте, ниже об учении. Лунные течения называют они по примеру остяков по естественным явлениям и относящимся к оным их упражнениям. У некоторых семоядских поколений есть, так как и у иных остякских, такое обыкновение, что, условясь между собою о чем-нибудь, выжигают у себя на руках, в знак верного исполнения обещания, некоторые изображения или клейма. Кочуя беспечно в своих пустынях, не думают они ни о счислении времени, ни о грамоте, ниже об учении. Лунные течения называют они по примеру остяков по естественным явлениям и относящимся к оным их упражнениям. У некоторых семоядских поколений есть, так как и у иных остякских, такое обыкновение, что, условясь между собою о чем-нибудь, выжигают у себя на руках, в знак верного исполнения обещания, некоторые изображения или клейма.

Вогуличи Вогуличи, коих собственное имя есть манси, произошли от финского племени, и хотя язык их заимствует начало свое от финского, однако, кроме весьма разнообразных наречий, заключает в себе столь много собственного, что по справедливости особливым почитается языком. Они обитают в западной, а больше еще в восточной, лесами изобильной части северных Уральских гор, около рек Камы и Иртыша да выше Соли Камской и Верхотурья, поблизости рек Колвы, Вишуры и Тавды. В сих местах, по собственным их преданиям, живут они издревле, как то и повествованиями подтверждается. Не можно ли их как по сему обстоятельству, так и по преимущественному сходству языка почитать собратьями древних угров, а теперешних Венгеров по желанию некоторых писателей? О том надобно еще подумать. Впрочем, известно, что вместе с Сибирью покорены и они Российской державе. Вогуличи, коих собственное имя есть манси, произошли от финского племени, и хотя язык их заимствует начало свое от финского, однако, кроме весьма разнообразных наречий, заключает в себе столь много собственного, что по справедливости особливым почитается языком. Они обитают в западной, а больше еще в восточной, лесами изобильной части северных Уральских гор, около рек Камы и Иртыша да выше Соли Камской и Верхотурья, поблизости рек Колвы, Вишуры и Тавды. В сих местах, по собственным их преданиям, живут они издревле, как то и повествованиями подтверждается. Не можно ли их как по сему обстоятельству, так и по преимущественному сходству языка почитать собратьями древних угров, а теперешних Венгеров по желанию некоторых писателей? О том надобно еще подумать. Впрочем, известно, что вместе с Сибирью покорены и они Российской державе. Росту они среднего, волосы у них по большей части черные, а бороды у всех жидкие. Лицом они много походят на калмыков. В поступках своих бодры, послушны, честны, рачительны, не глупы, но легкомысленны, к беспорядкам склонны, в гневе неукротимы и неопрятны. Росту они среднего, волосы у них по большей части черные, а бороды у всех жидкие. Лицом они много походят на калмыков. В поступках своих бодры, послушны, честны, рачительны, не глупы, но легкомысленны, к беспорядкам склонны, в гневе неукротимы и неопрятны.

Грамоте так же, как и прочие единоплеменницы их, не знают, лет не считают, а месяцы называют по происходящим в лесах естественным приключениям. Они различаются между собою по поколениям, и всякая деревня состоит по большей части из одной только семьи, в которой старостою бывает тот, кто всех превосходит летами. Грамоте так же, как и прочие единоплеменницы их, не знают, лет не считают, а месяцы называют по происходящим в лесах естественным приключениям. Они различаются между собою по поколениям, и всякая деревня состоит по большей части из одной только семьи, в которой старостою бывает тот, кто всех превосходит летами.

Житье их между кочевым и одноместным среднее. Те, кои обитают ближе к югу, живут в неподвижных зимних деревнях, расположенных и выстроенных по чувашскому обычаю и притом обыкновенно при реках находящихся. Около Верхотурья и Соли Камской делают они зимние свои шалаши четыреугольно с очагами и палатами, а на плоской крышке, или потолке оных, прорубают для свету отверстие. Двери же приноравливают по большей части с восточной или с северной стороны, а перед ними промостят для домашних поклаж чуланы. Отдалившиеся больше к северу и живущие около Вишуры, Колвы и других рек препровождают и зиму в столбчатых, дерном или корою покрытых шалашах. По наступлении лета выбираются они из сих шалашей и живут в других, кои то в том, то в ином месте делают в лесах из столбиков же и сведя кверху востро, покрывают берестою. Переселяются они редко, а в иное лэто и с места не трогаются. Пожитков у них еще меньше, нежели у чуваш. Колыбелью служит сделанный из бересты ящик, в который положа дитя, перетягивают сверху веревочками и либо с собою носят, либо на что-нибудь вешают. Лыжи свои, кои бывают длиною и по 5 футов, оклеивают содранною с лосиных ног кожею, употребляя к тому составленный из лосинного рогу и крови клей. Рыбачьи лодки делают иные из бересты, которую сшивают лосинными жилами, а составы замазывают смолою. Житье их между кочевым и одноместным среднее. Те, кои обитают ближе к югу, живут в неподвижных зимних деревнях, расположенных и выстроенных по чувашскому обычаю и притом обыкновенно при реках находящихся. Около Верхотурья и Соли Камской делают они зимние свои шалаши четыреугольно с очагами и палатами, а на плоской крышке, или потолке оных, прорубают для свету отверстие. Двери же приноравливают по большей части с восточной или с северной стороны, а перед ними промостят для домашних поклаж чуланы. Отдалившиеся больше к северу и живущие около Вишуры, Колвы и других рек препровождают и зиму в столбчатых, дерном или корою покрытых шалашах. По наступлении лета выбираются они из сих шалашей и живут в других, кои то в том, то в ином месте делают в лесах из столбиков же и сведя кверху востро, покрывают берестою. Переселяются они редко, а в иное лэто и с места не трогаются. Пожитков у них еще меньше, нежели у чуваш. Колыбелью служит сделанный из бересты ящик, в который положа дитя, перетягивают сверху веревочками и либо с собою носят, либо на что-нибудь вешают. Лыжи свои, кои бывают длиною и по 5 футов, оклеивают содранною с лосиных ног кожею, употребляя к тому составленный из лосинного рогу и крови клей. Рыбачьи лодки делают иные из бересты, которую сшивают лосинными жилами, а составы замазывают смолою.

Жен покупают не только языческого, но и христианского закона вогуличи, а притом первые иногда и по две вдруг. Цена (калым) девки простирается у бедного сего народа обыкновенно от 10 до 20, а редко до 25 рублей. Иному и за 5 рублей беспорочная достается жена. Прочие же пособляют недостаткам своим удальством. Приданого они никогда за девками не дают, да и все почти свадьбы совершаются без пышных обрядов. Жених, заплатя договорныя за невесту деньги, берет ее с собою, ложится с нею в шалаше своем спать и называет ее на другой день женою. А когда при таковых случаях приятелей своих угощают, то пляшут по шестиструнной балалайке (шонгурт). Распевы их просты, складны и на татарский вкус. Да и пляска их очень недурна. Мужчина да женщина, выступая неширокими и играною соответствующими шагами, ходят кружками и делают взаимно, держа в руке по платку, страстные движения. После родов очищается женщина шесть недель и в продолжение сего времени должна она как есть, так и пить одна. Младенцу без дальних околичностей дает имя кто-нибудь из чужих людей. Жен покупают не только языческого, но и христианского закона вогуличи, а притом первые иногда и по две вдруг. Цена (калым) девки простирается у бедного сего народа обыкновенно от 10 до 20, а редко до 25 рублей. Иному и за 5 рублей беспорочная достается жена. Прочие же пособляют недостаткам своим удальством. Приданого они никогда за девками не дают, да и все почти свадьбы совершаются без пышных обрядов. Жених, заплатя договорныя за невесту деньги, берет ее с собою, ложится с нею в шалаше своем спать и называет ее на другой день женою. А когда при таковых случаях приятелей своих угощают, то пляшут по шестиструнной балалайке (шонгурт). Распевы их просты, складны и на татарский вкус. Да и пляска их очень недурна. Мужчина да женщина, выступая неширокими и играною соответствующими шагами, ходят кружками и делают взаимно, держа в руке по платку, страстные движения. После родов очищается женщина шесть недель и в продолжение сего времени должна она как есть, так и пить одна. Младенцу без дальних околичностей дает имя кто-нибудь из чужих людей.

Житие Коренных народов О происхождении и телосложении О происхождении и телосложении О их языке О их языке О их житии и экономике О их житии и экономике Об их обычаях Об их обычаях О пище и питании О пище и питании О шаманах О шаманах О их болезнях О их болезнях О их украшениях О их украшениях О увеселениях О увеселениях О рождении О рождении О погребении О погребении О звероловстве О звероловстве Об оленях Об оленях

О их происхождении и телосложении Что же касается до их происхождения, то едва можно верить самоедскому заблудшему рассуждению. Напротив того, как и русские производят, будто бы произошли от татар, когда славной разбойник Ермак, разоряя Сибирь, рассеял весь род татарской по незнакомым сим местам, и, хотя за верное полагают, аки бы Ермак был и ниже Березова*, однако ж через толь немногое время нельзя верить, чтоб произошло новое идолопоклонство и совсем новой язык, в коем немалого остатку и сходства с Татарией найтись бы нельзя было. И так хотя и совершенно за лучшее б их причесть к роду неведомых, прежде бывших в тех местах народов 2, однако не без основания истории можно положить и самые их речи, о которых, правда, немногие и толкуют. Что же касается до их происхождения, то едва можно верить самоедскому заблудшему рассуждению. Напротив того, как и русские производят, будто бы произошли от татар, когда славной разбойник Ермак, разоряя Сибирь, рассеял весь род татарской по незнакомым сим местам, и, хотя за верное полагают, аки бы Ермак был и ниже Березова*, однако ж через толь немногое время нельзя верить, чтоб произошло новое идолопоклонство и совсем новой язык, в коем немалого остатку и сходства с Татарией найтись бы нельзя было. И так хотя и совершенно за лучшее б их причесть к роду неведомых, прежде бывших в тех местах народов 2, однако не без основания истории можно положить и самые их речи, о которых, правда, немногие и толкуют. Перво, когда еще земля им казалась быть пустая, были в том краю родные два брата, из которых большой назывался Ваги, а малой Хазова 3, кои оба промышляли первое лэто оленей, от чего и были довольны одеждою, на другой же год стали промышлять ежи, тогда были наги, что и принудило из их одному промышлять рыбу, а другому оленей, но когда по прошествии времени один другого звал к себе в товарищи, а обеим свое житье показалось мило, то в том друг дружке и отказывали, отчего, рассердись, малой брат назвал большого Ваги, от коего произошли вогулки и сходственные остяки, а от того произошла самоядцы; однако каждой рассудить может, что сей хорошей вымысел, коему совершенно верить нельзя, а неотменено положить надо, что сии останки суть древних язычников. Впрочем, если сравнить их с другими народами в рассуждении их отдаленности, то заподлинно можно почесть особливым, не только в языке и поступках несходным, но и самое их телосложение доказывает род отдельной, ибо пусть остяки по смежности с ими сходны, как и другие дикие в севере живущие идолопоклонники, однако и тут, рассмотри сих двух хорошенько, можно легко знать, которой остяк или самоедин. Между остяками немного найти можно с лица пригожих; напротив того, все росту малого, так что и средних редко найтись можно, волосом же более светло-русые, а самоядцы по большей части волосом черные и черно-русые. Рот большой, губы толстые, нос к ноздрям широковатой, ноздри отворенные, обще же сходствуют между собою, что росту небольшого, лица смуглого, житья грубого; однако последнее (самоеды) гораздо пропорциональнее, красивее и здоровее (а особливо пол женской), мускуловаты, житьем гнусны, в обрядах очень сходственны. Перво, когда еще земля им казалась быть пустая, были в том краю родные два брата, из которых большой назывался Ваги, а малой Хазова 3, кои оба промышляли первое лэто оленей, от чего и были довольны одеждою, на другой же год стали промышлять ежи, тогда были наги, что и принудило из их одному промышлять рыбу, а другому оленей, но когда по прошествии времени один другого звал к себе в товарищи, а обеим свое житье показалось мило, то в том друг дружке и отказывали, отчего, рассердись, малой брат назвал большого Ваги, от коего произошли вогулки и сходственные остяки, а от того произошла самоядцы; однако каждой рассудить может, что сей хорошей вымысел, коему совершенно верить нельзя, а неотменено положить надо, что сии останки суть древних язычников. Впрочем, если сравнить их с другими народами в рассуждении их отдаленности, то заподлинно можно почесть особливым, не только в языке и поступках несходным, но и самое их телосложение доказывает род отдельной, ибо пусть остяки по смежности с ими сходны, как и другие дикие в севере живущие идолопоклонники, однако и тут, рассмотри сих двух хорошенько, можно легко знать, которой остяк или самоедин. Между остяками немного найти можно с лица пригожих; напротив того, все росту малого, так что и средних редко найтись можно, волосом же более светло-русые, а самоядцы по большей части волосом черные и черно-русые. Рот большой, губы толстые, нос к ноздрям широковатой, ноздри отворенные, обще же сходствуют между собою, что росту небольшого, лица смуглого, житья грубого; однако последнее (самоеды) гораздо пропорциональнее, красивее и здоровее (а особливо пол женской), мускуловаты, житьем гнусны, в обрядах очень сходственны.

Впрочем, как немногие о своем происхождении толкуют, так мало об их и разуметь можно, ибо я сам от некоторых слыхал, будто бы и русской был причтен в число третьего брата, коего и доныне называют Луце (коли не вымышлен перевод, что значит воин 4, а Луце нинзилие воин сердитой), однако можно догадаться, что они тогда русских назвали воинами, когда при покорении их угнетали. Напротив того, что самоедцы по своему имени называют себя умнее (Хазова войгутта мужик умной), а остяков глупее, но в том совершенно они ошибаются, ибо во всех поступках и в речах можно остяков предпочесть самоядцам, а может быть, и потому, что сии ближе к русским и больше около их обращаются, нежели те, которые живут в отдаленности в неведомых тундряных местах. Впрочем, как немногие о своем происхождении толкуют, так мало об их и разуметь можно, ибо я сам от некоторых слыхал, будто бы и русской был причтен в число третьего брата, коего и доныне называют Луце (коли не вымышлен перевод, что значит воин 4, а Луце нинзилие воин сердитой), однако можно догадаться, что они тогда русских назвали воинами, когда при покорении их угнетали. Напротив того, что самоедцы по своему имени называют себя умнее (Хазова войгутта мужик умной), а остяков глупее, но в том совершенно они ошибаются, ибо во всех поступках и в речах можно остяков предпочесть самоядцам, а может быть, и потому, что сии ближе к русским и больше около их обращаются, нежели те, которые живут в отдаленности в неведомых тундряных местах. Сей обузданной уже почти народ остяцкой почти всякие обиды сносит терпеливо, нежели те отдаленные, которые из малой вещицы по своему заблуждению рады драться, а в случае голодного времени и без причины на русского руки смело подымает. Впрочем же, хотя в своем звании дики и грубы, однако просты и милостивы, для себя скупы, в случае для русских щедры, к вину оба сии народа, не выключая баб, девок и малых ребят, столь лакомы, что если бы у них довольно его было, то б мало из малых младенцев на свет вырастало. Сговорчивы, заведших бунт орудием не склонишь, кроме ласкою. В разных промыслах трудолюбивы и в трудах прилежны, а особливо пол женский, для честного честны и ласковы, с соседями согласны, легкомысленны, странно предприимчивы, в спорах уступчивы и при их дикости верны и справедливы. Напротив того, об остяках нельзя того сказать, чтоб были столь дики и грубы, как самоядцы, но что просты, не ссорчивы, прилежны и согласны, в том ошибиться нельзя, и что смело с сим народом поступать можно, то докажет их обузданное снисходительство. Сей обузданной уже почти народ остяцкой почти всякие обиды сносит терпеливо, нежели те отдаленные, которые из малой вещицы по своему заблуждению рады драться, а в случае голодного времени и без причины на русского руки смело подымает. Впрочем же, хотя в своем звании дики и грубы, однако просты и милостивы, для себя скупы, в случае для русских щедры, к вину оба сии народа, не выключая баб, девок и малых ребят, столь лакомы, что если бы у них довольно его было, то б мало из малых младенцев на свет вырастало. Сговорчивы, заведших бунт орудием не склонишь, кроме ласкою. В разных промыслах трудолюбивы и в трудах прилежны, а особливо пол женский, для честного честны и ласковы, с соседями согласны, легкомысленны, странно предприимчивы, в спорах уступчивы и при их дикости верны и справедливы. Напротив того, об остяках нельзя того сказать, чтоб были столь дики и грубы, как самоядцы, но что просты, не ссорчивы, прилежны и согласны, в том ошибиться нельзя, и что смело с сим народом поступать можно, то докажет их обузданное снисходительство.

О их языке О их языке Язык у всех диких самоедцев одно наречие имеет, которое произносится очень глухо и неявственно; говорят в нос с большою ужимкою, так что и слова хорошенько выслушать не можно; однако в некоторых словах многое сходство имеют с остяцким языком, которой произносится более гортанными литерами и гораздо явственнее, нежели последние. Но те самоедцы, которые отчасти около Обского устья за рыбным промыслом расположились, суть как междуумки сих двух народов, имеют почти совсем будто особливой язык и особливое обхождение, которое описывать в особливости, кажется, нет нужды, но можно и без того разуметь, что они, замешавшись между сих двух народов, обоих приняли обыкновения и поступки, ибо совсем сходны с самоедскими, сходны и с остятскими; с самоядью поступают по- самоедски, а с остяками по-остятски; однако смещение их везде явствует, так что остяк мало разумеет речей его, равным образом и самоедин мало толкует и хотя они жен берут от остяков и самоедцов, но в том нет нимало затруднения, а понеже таковых немного имеется, то и совсем оставить можно 1. Впрочем, и те, кои далеко друг от дружки отделяются, однако, в рассуждении своей смежности в некоторых случаях не разнствуют между собою. Язык у всех диких самоедцев одно наречие имеет, которое произносится очень глухо и неявственно; говорят в нос с большою ужимкою, так что и слова хорошенько выслушать не можно; однако в некоторых словах многое сходство имеют с остяцким языком, которой произносится более гортанными литерами и гораздо явственнее, нежели последние. Но те самоедцы, которые отчасти около Обского устья за рыбным промыслом расположились, суть как междуумки сих двух народов, имеют почти совсем будто особливой язык и особливое обхождение, которое описывать в особливости, кажется, нет нужды, но можно и без того разуметь, что они, замешавшись между сих двух народов, обоих приняли обыкновения и поступки, ибо совсем сходны с самоедскими, сходны и с остятскими; с самоядью поступают по- самоедски, а с остяками по-остятски; однако смещение их везде явствует, так что остяк мало разумеет речей его, равным образом и самоедин мало толкует и хотя они жен берут от остяков и самоедцов, но в том нет нимало затруднения, а понеже таковых немного имеется, то и совсем оставить можно 1. Впрочем, и те, кои далеко друг от дружки отделяются, однако, в рассуждении своей смежности в некоторых случаях не разнствуют между собою.

О их житии и экономии Сколь дикой сей народ и гнусной в своем житии, хотя того и не можно заключить из краткого сего описания, однако здесь мною поступаемо было так, чтоб верить одному только слову, а не пространному того описанию, в которое я нимало [не] не старался. Нельзя тому поверить, что остяки руки никогда не умывали, но всегда с их рук или около чищения рыбы грязь смывается, или мокрые о негодную спальную свою шубу обтираются, и хотя всякому брезгливому смотреть на такое житье будет странно, однако и принужден будет терпеть великодушно и удивляться их невежеству. В самых их жилищах нет никакой чистоты и порядку, нет никакой опрятности и, кажется, нет немалого к тому рачения, ибо и хорошие уже ребята редко из юрты на двор выходят, а большие, по крайней мере, около юрты нужду свою и оправлять должны, будто бы так надо по их закону. Сие свинское житие каждому покажется невероятно, однако кто на их жилища хотя издали посмотрит, тот в верности сего описания не усомнится. Сколь дикой сей народ и гнусной в своем житии, хотя того и не можно заключить из краткого сего описания, однако здесь мною поступаемо было так, чтоб верить одному только слову, а не пространному того описанию, в которое я нимало [не] не старался. Нельзя тому поверить, что остяки руки никогда не умывали, но всегда с их рук или около чищения рыбы грязь смывается, или мокрые о негодную спальную свою шубу обтираются, и хотя всякому брезгливому смотреть на такое житье будет странно, однако и принужден будет терпеть великодушно и удивляться их невежеству. В самых их жилищах нет никакой чистоты и порядку, нет никакой опрятности и, кажется, нет немалого к тому рачения, ибо и хорошие уже ребята редко из юрты на двор выходят, а большие, по крайней мере, около юрты нужду свою и оправлять должны, будто бы так надо по их закону. Сие свинское житие каждому покажется невероятно, однако кто на их жилища хотя издали посмотрит, тот в верности сего описания не усомнится.

Впрочем, и сие упомянуть здесь не непристойно, что все богатые у их люди, чем богаче, тем скупее, так что хоть у народа и в особливом почтении находится, однако стороннему человеку никоим образом такого узнать нельзя, ибо вся его гнусная позитура и презренная важность доказывают его недостойным такого богатства и чести, которое иногда состоит из бессчетного множества оленей. Впрочем, и сие упомянуть здесь не непристойно, что все богатые у их люди, чем богаче, тем скупее, так что хоть у народа и в особливом почтении находится, однако стороннему человеку никоим образом такого узнать нельзя, ибо вся его гнусная позитура и презренная важность доказывают его недостойным такого богатства и чести, которое иногда состоит из бессчетного множества оленей. Вся их экономия более зависит от оленьего скота, и, хотя при таком он довольстве и чрезмерно скупо сам с собою и прочими поступает, не жалуется на свое изобилие, а что гнусно ходит и живет, тем веселит сам себя. Вся их экономия более зависит от оленьего скота, и, хотя при таком он довольстве и чрезмерно скупо сам с собою и прочими поступает, не жалуется на свое изобилие, а что гнусно ходит и живет, тем веселит сам себя.

Остяки, во-первых, избирают места свои на зимнее время обыкновенно подле воды, где на сухих местах строят деревянные избы, которые бывают без крыши, а только на потолок насыпают земли, на котором вырублено четвероугольное окно небольшое, кое зимою для свету вместо слюды льдиною закрывается. Изба имеет совсем особливое строение и строится по большей части четвероугольно, за неимением толстого лесу, и из тонкого укладывается как надо, без перекладывания между бревнами моху, а некоторые такие ж юрты имеют в земле как выходы, в коих пространство разделено на столько семей 20, сколько живут в юрте, и, хотя за множеством нешироко место достается, однако каждая остятка со всем своим экипажем и детьми должна в узком том отделенном месте жаться, при своем огне сидеть и работать. Остяки, во-первых, избирают места свои на зимнее время обыкновенно подле воды, где на сухих местах строят деревянные избы, которые бывают без крыши, а только на потолок насыпают земли, на котором вырублено четвероугольное окно небольшое, кое зимою для свету вместо слюды льдиною закрывается. Изба имеет совсем особливое строение и строится по большей части четвероугольно, за неимением толстого лесу, и из тонкого укладывается как надо, без перекладывания между бревнами моху, а некоторые такие ж юрты имеют в земле как выходы, в коих пространство разделено на столько семей 20, сколько живут в юрте, и, хотя за множеством нешироко место достается, однако каждая остятка со всем своим экипажем и детьми должна в узком том отделенном месте жаться, при своем огне сидеть и работать.

Некоторые из богатых остяков имеют у себя мыло, коим моются, и, хотя за хорошее для выедания грязи признать можно, однако российское почитают за знатной гостинец. Их мыло весьма едкое и совершенно их рукам сродное, потому давняя грязь в тело так въелась, что и ядовитыми зельями в бане едва отмыть можно, и, хотя оне не каждой день тем моются, однако новую грязь скоро отъедает. Они делают сами из золы и жиру таким образом: первую в котел положат золы немалое количество, к которому прибавляют несколько жиру, так, чтоб не жидко было, и варят по тех пор, пока густеет и на дно сядет, как кисель, которой, разрезав частицами, завертывают в тряпички; а когда мыться надо, то, помоча немного клубок с зольным мылом, сок из его выжимает, коим трется, и, хотя на первой случай оно марается, однако напоследок грязь так отъедает, что сие остяцкое изобретение должно почесть между лучшими вещами в их экономии. Но сие только богатые имеют или их князцы, а у которых немного жиру или, лучше сказать, которой не знает чистоту различить с нечистотою, тот истинно мало думает не только о мыле, но и о умывании рук не помышляет. Некоторые из богатых остяков имеют у себя мыло, коим моются, и, хотя за хорошее для выедания грязи признать можно, однако российское почитают за знатной гостинец. Их мыло весьма едкое и совершенно их рукам сродное, потому давняя грязь в тело так въелась, что и ядовитыми зельями в бане едва отмыть можно, и, хотя оне не каждой день тем моются, однако новую грязь скоро отъедает. Они делают сами из золы и жиру таким образом: первую в котел положат золы немалое количество, к которому прибавляют несколько жиру, так, чтоб не жидко было, и варят по тех пор, пока густеет и на дно сядет, как кисель, которой, разрезав частицами, завертывают в тряпички; а когда мыться надо, то, помоча немного клубок с зольным мылом, сок из его выжимает, коим трется, и, хотя на первой случай оно марается, однако напоследок грязь так отъедает, что сие остяцкое изобретение должно почесть между лучшими вещами в их экономии. Но сие только богатые имеют или их князцы, а у которых немного жиру или, лучше сказать, которой не знает чистоту различить с нечистотою, тот истинно мало думает не только о мыле, но и о умывании рук не помышляет.

Трудолюбивый сей народ хотя ветреным своим умом и рассуждает, что там или инде место для его будет спокойнее, но истинно везде несносное их состояние, которое, однако, по привычке сносят нечувствительно. На месте хотя б всякой из их хотел быть спокойным, но разные промыслы, которые одни в его уме пребывают, понуждают его вступать во вся тяжкая, и по привычке своей ко всем трудностям уже и не почитают себе оное тяжестью. Женщины же я не знаю, когда б они хотя час праздно сидели. Верно одеревенелые руки труды их докажут, во всем дому живет не как жена, но как служанка, да так между ими и почитаются. На месте иль в дороге, не включая того, что мужу во всем помогает, расстанавливает она чум, колет дрова, раскладывает огонь, варит есть, и муж до тех пор с саней не слезет, покудова все в чуму не будет управлено; тут его обсушивает, там обшивает, а он, переодевшись, пойдет опять за промыслом, куда надобно. Трудолюбивый сей народ хотя ветреным своим умом и рассуждает, что там или инде место для его будет спокойнее, но истинно везде несносное их состояние, которое, однако, по привычке сносят нечувствительно. На месте хотя б всякой из их хотел быть спокойным, но разные промыслы, которые одни в его уме пребывают, понуждают его вступать во вся тяжкая, и по привычке своей ко всем трудностям уже и не почитают себе оное тяжестью. Женщины же я не знаю, когда б они хотя час праздно сидели. Верно одеревенелые руки труды их докажут, во всем дому живет не как жена, но как служанка, да так между ими и почитаются. На месте иль в дороге, не включая того, что мужу во всем помогает, расстанавливает она чум, колет дрова, раскладывает огонь, варит есть, и муж до тех пор с саней не слезет, покудова все в чуму не будет управлено; тут его обсушивает, там обшивает, а он, переодевшись, пойдет опять за промыслом, куда надобно.

Живут все зимой и лэтом в чумах на тундре, а изб никогда не имеют. Женщины равным образом жалки при их трудностях, как и другие, а что сии по степи каждой день в свой век переезжают, то уже выше изъяснено довольно, что до их жития и экономии касается, то ни в чем не разнствуют, разве что самоедцы не имеют лабазов, где б класть свое зверовое богатство 25, то они за собою с места на место перевозить трудности не почитают. Живут все зимой и лэтом в чумах на тундре, а изб никогда не имеют. Женщины равным образом жалки при их трудностях, как и другие, а что сии по степи каждой день в свой век переезжают, то уже выше изъяснено довольно, что до их жития и экономии касается, то ни в чем не разнствуют, разве что самоедцы не имеют лабазов, где б класть свое зверовое богатство 25, то они за собою с места на место перевозить трудности не почитают. Итак, экономия сих народов наиболее состоит как в содержании оленей, так и в разных промыслах, о которых я намерен упомянуть каждое в особливом месте пространнее, а теперь приступаю к краткому изъяснению их промыслов, от коих они питаются. Итак, экономия сих народов наиболее состоит как в содержании оленей, так и в разных промыслах, о которых я намерен упомянуть каждое в особливом месте пространнее, а теперь приступаю к краткому изъяснению их промыслов, от коих они питаются.

Об обычаях и поступках Что касается до их обычаев и поступок, то нельзя сказать, чтоб у обоих народов не были одинаковые, ибо как всегда пребывают и остяки, и самоеды между собою в согласии и всегда почти друг друга посещают, а особливо в зимнее время, и мену между собою производят 42, как самоедцы меняют оленей и рухлядь на съестные припасы, то из оного заключить можно, что во всем у них сходственность немалая, кроме самых вероломных поведений, да и то не в лишнем отличестве. Обычаем, что они грубы, в поступках приимчивы и просты, сие обоим народам сходственное, а что оне для хорошего человека с подобострастием не жалеют лучшего, обоим сродно. Одним словом сказать, что из их ни один не имеет пред другими преимущества и исполняют по своему поведению с большею только искренностью, ибо когда к ему из хороших людей кто приедет, то желает его угостить ревностно и для того велит тотчас убить хорошего оленя и сварить только для его язык, мозг и грудинку и несколько кусков сала, что почитается у их за лучшее кушанье и знак достойного гостя. После же обеда дарит его по возможности, желая доказать свою услугу и благодарность за посещение. Что касается до их обычаев и поступок, то нельзя сказать, чтоб у обоих народов не были одинаковые, ибо как всегда пребывают и остяки, и самоеды между собою в согласии и всегда почти друг друга посещают, а особливо в зимнее время, и мену между собою производят 42, как самоедцы меняют оленей и рухлядь на съестные припасы, то из оного заключить можно, что во всем у них сходственность немалая, кроме самых вероломных поведений, да и то не в лишнем отличестве. Обычаем, что они грубы, в поступках приимчивы и просты, сие обоим народам сходственное, а что оне для хорошего человека с подобострастием не жалеют лучшего, обоим сродно. Одним словом сказать, что из их ни один не имеет пред другими преимущества и исполняют по своему поведению с большею только искренностью, ибо когда к ему из хороших людей кто приедет, то желает его угостить ревностно и для того велит тотчас убить хорошего оленя и сварить только для его язык, мозг и грудинку и несколько кусков сала, что почитается у их за лучшее кушанье и знак достойного гостя. После же обеда дарит его по возможности, желая доказать свою услугу и благодарность за посещение.

Напротив того, о самоедках того сказать нельзя, ибо те никогда голов своих не покрывают и хотя в таком же презрении у мужчин пребывают, однако как мало проезжих у себя видят, так мало и стыдятся. Между собою они равным образом ни малого приятства, ни учтивства ни знают, да и не сродны к тому, не знают оне, как шапки скидываются. Приехав к другому в чум, ни как не здоровается, а садится прямо, где нашел место пусто. Хозяин же, зная своего друга, уже знает, что его потчевать надо, но потчевание их уже известно. Зимой поставят варку с поземами или мерзлой рыбы, лэтом свежей сырой или, что сварит в котле, тем и потчует. Недавно еще, как они приняли от русских снимать шапки пред хорошими людьми и говорить по- остяцки – «визя» (здорово и прощай – все одно)43, по- самоедски – «дорово»44, которое слово, видно, совершенно русское, и они его при свидании и провожании гостя также употребляют, но понеже своего собственного не имеют, то между собою и не здороваются, а только с русскими так поступают. Напротив того, о самоедках того сказать нельзя, ибо те никогда голов своих не покрывают и хотя в таком же презрении у мужчин пребывают, однако как мало проезжих у себя видят, так мало и стыдятся. Между собою они равным образом ни малого приятства, ни учтивства ни знают, да и не сродны к тому, не знают оне, как шапки скидываются. Приехав к другому в чум, ни как не здоровается, а садится прямо, где нашел место пусто. Хозяин же, зная своего друга, уже знает, что его потчевать надо, но потчевание их уже известно. Зимой поставят варку с поземами или мерзлой рыбы, лэтом свежей сырой или, что сварит в котле, тем и потчует. Недавно еще, как они приняли от русских снимать шапки пред хорошими людьми и говорить по- остяцки – «визя» (здорово и прощай – все одно)43, по- самоедски – «дорово»44, которое слово, видно, совершенно русское, и они его при свидании и провожании гостя также употребляют, но понеже своего собственного не имеют, то между собою и не здороваются, а только с русскими так поступают.

О пище и питии Уже сил моих недостает к уверению читателя порочить вовсе гнусное сих диких народов состояние, которое не в одном их житии состоит, но и в самой пище, от которой вся жизнь человеческая зависит; мне нельзя того изобразить довольно, здорова ли им употребляемая обыкновенная их пища, или последовать той пословице, что «привычка рождает новую натуру». Привычка хотя и сделала их совсем особливым людей родом, однако редкие между ими болезни доказывают, что их пища им здорова, разве сия грубость другими самой натуры предохранительными средствами награждается, как-то: всегдашнее упражнение, труды, разные движения и притом всегдашней открытой воздух, их ни к каким здравия переменам не допускает. Уже сил моих недостает к уверению читателя порочить вовсе гнусное сих диких народов состояние, которое не в одном их житии состоит, но и в самой пище, от которой вся жизнь человеческая зависит; мне нельзя того изобразить довольно, здорова ли им употребляемая обыкновенная их пища, или последовать той пословице, что «привычка рождает новую натуру». Привычка хотя и сделала их совсем особливым людей родом, однако редкие между ими болезни доказывают, что их пища им здорова, разве сия грубость другими самой натуры предохранительными средствами награждается, как-то: всегдашнее упражнение, труды, разные движения и притом всегдашней открытой воздух, их ни к каким здравия переменам не допускает.

Всю их пищу можно видеть из нижеследующего описания, которая сколь ни груба, однако не только у остяков и самоедцов, но и у дорожных русских в знатном употреблении. Состоит по большей части из рыбы, которая на разные манеры приуготовляется и разные от того имена получает, во-первых, поземы делаются из боков рыбьих, не захватывая брюшка и спинки, срезываются кожи с телом без костей, кои после рассекаются поперек на рубашки и потом на шестах вывешивают и сушат, а когда высохнут, то поджаривают на огне, чтоб не сгнили и не заплесневели, и наконец связывают в связки, называемые беремя, в каких до двадцати десятков поземов обыкновенно бывает. Сие есть то же самое, что камчадалы и по реке Енисею называют юколою. Брюшка же и спинки рыбьи, в коих больше жиру имеется, по отделении от костей немного на ветру подсушивают и притом, чтоб призакисли, потом прячут в котлах, размешивая лопаткой, покудова закраснеет, и как испряжется, то, простудя, складывают в берестяные лукошка или оленьи брюшины 30, и сие называется варка. Всю их пищу можно видеть из нижеследующего описания, которая сколь ни груба, однако не только у остяков и самоедцов, но и у дорожных русских в знатном употреблении. Состоит по большей части из рыбы, которая на разные манеры приуготовляется и разные от того имена получает, во-первых, поземы делаются из боков рыбьих, не захватывая брюшка и спинки, срезываются кожи с телом без костей, кои после рассекаются поперек на рубашки и потом на шестах вывешивают и сушат, а когда высохнут, то поджаривают на огне, чтоб не сгнили и не заплесневели, и наконец связывают в связки, называемые беремя, в каких до двадцати десятков поземов обыкновенно бывает. Сие есть то же самое, что камчадалы и по реке Енисею называют юколою. Брюшка же и спинки рыбьи, в коих больше жиру имеется, по отделении от костей немного на ветру подсушивают и притом, чтоб призакисли, потом прячут в котлах, размешивая лопаткой, покудова закраснеет, и как испряжется, то, простудя, складывают в берестяные лукошка или оленьи брюшины 30, и сие называется варка. Делают также поземы и из мелких рыбок таким же образом, как и первые, но их толкут в нарочно сшитые из осетровых кож кули, что и называется ютта. Делают также поземы и из мелких рыбок таким же образом, как и первые, но их толкут в нарочно сшитые из осетровых кож кули, что и называется ютта. Порсу делают из чебаков и мелких сорог, коих распластывают совсем надвое и, высуша, толкут с костями так мелко, как муку. От первых же припасов кости равным образом не без употребления остаются, но их также сушат и зажаривают, как и поземы, для себя и для собак. Порсу делают из чебаков и мелких сорог, коих распластывают совсем надвое и, высуша, толкут с костями так мелко, как муку. От первых же припасов кости равным образом не без употребления остаются, но их также сушат и зажаривают, как и поземы, для себя и для собак.

Из прочих же внутренних частей рыбьих, как из кишек всякой белой рыбы, варят остяки жир таким образом: первое, вынув из рыбы все черева, кладут в котел, водою наполненный, которой непокрытой стоит у их в чуму до тех пор, пока кишки, протухнув, жир из себя выпустят, которой поверх воды и плавает, а кишки на дне остаются, после снимают на воде плавающей жир кеулем, или мелким уполовником, и кладут в другой котел, потом варят на огне до тех пор, пока начнет хлопать и стрелять, что значит поспело. Около Тобольска так хорошо жир варить не умеют от незнания времени, когда ему поспеть надо, потому всегда бывает горек. Из прочих же внутренних частей рыбьих, как из кишек всякой белой рыбы, варят остяки жир таким образом: первое, вынув из рыбы все черева, кладут в котел, водою наполненный, которой непокрытой стоит у их в чуму до тех пор, пока кишки, протухнув, жир из себя выпустят, которой поверх воды и плавает, а кишки на дне остаются, после снимают на воде плавающей жир кеулем, или мелким уполовником, и кладут в другой котел, потом варят на огне до тех пор, пока начнет хлопать и стрелять, что значит поспело. Около Тобольска так хорошо жир варить не умеют от незнания времени, когда ему поспеть надо, потому всегда бывает горек. Из красной же рыбы везигу хотя и достают, однако варят редко, которая также стрельбою своею поспелою узнается, но по большей части едят сырую, не касаясь до ее ножом, иначе худой промысел той рыбы по своему суеверию заключают. Головной хрящ не за последнее кушанье у их почитается, варят его и сырой едят, только при всяком разжимании прямо ножом по голове не разрезывают, но накось; иначе несчастливой промысел заключают. Из красной же рыбы везигу хотя и достают, однако варят редко, которая также стрельбою своею поспелою узнается, но по большей части едят сырую, не касаясь до ее ножом, иначе худой промысел той рыбы по своему суеверию заключают. Головной хрящ не за последнее кушанье у их почитается, варят его и сырой едят, только при всяком разжимании прямо ножом по голове не разрезывают, но накось; иначе несчастливой промысел заключают.

Напротив того, самоедцы, кроме сего клею, еще делают из рогов оленьих, кои, растолча, кладут в котел и наливают воды неполон, которой кипит до тех пор, что останется только одна гуща, на которую еще наливают, что выкипело, и так до трех и четырех раз варят так, что останется на дне один густой кисель, наподобие крахмалу, коим и клеят, по сказкам, еще крепче, нежели осетровым клеем. Напротив того, самоедцы, кроме сего клею, еще делают из рогов оленьих, кои, растолча, кладут в котел и наливают воды неполон, которой кипит до тех пор, что останется только одна гуща, на которую еще наливают, что выкипело, и так до трех и четырех раз варят так, что останется на дне один густой кисель, наподобие крахмалу, коим и клеят, по сказкам, еще крепче, нежели осетровым клеем. Во время недостатка прочих клеев варят также и из оленьей крови, которая, кипев долгое время, загустеет. Во время недостатка прочих клеев варят также и из оленьей крови, которая, кипев долгое время, загустеет.

Теперь осталось изъяснить, из каких рыб поземы и варка бывают, то всякая крупная белая рыба на поземы и варку употребляются, но самые лучшие из муксунов бывают. Поземы часто едят одне охотно, но для гостей вместе с варкою поставляют, потому что первые, сухие, вместо хлеба, последняя же, жирная, вместо масла употребляется, а в случае недостатка в поземах и ютта случается. Порсу едят просто сухую. Горячего употребляют мало, а рыбу свежую варят иногда лэтом и зимою, и то для приезжих, где остатки уже достаются хозяевам, между тем нередко оне употребляют бурдук, которой состоит из одной воды, к коей прикладывают для навары варки немного или костей рыбьих, и как начнет кипеть, то подмешивают муки и хлебают большими ложками, или по-тамошнему кеулями. Теперь осталось изъяснить, из каких рыб поземы и варка бывают, то всякая крупная белая рыба на поземы и варку употребляются, но самые лучшие из муксунов бывают. Поземы часто едят одне охотно, но для гостей вместе с варкою поставляют, потому что первые, сухие, вместо хлеба, последняя же, жирная, вместо масла употребляется, а в случае недостатка в поземах и ютта случается. Порсу едят просто сухую. Горячего употребляют мало, а рыбу свежую варят иногда лэтом и зимою, и то для приезжих, где остатки уже достаются хозяевам, между тем нередко оне употребляют бурдук, которой состоит из одной воды, к коей прикладывают для навары варки немного или костей рыбьих, и как начнет кипеть, то подмешивают муки и хлебают большими ложками, или по-тамошнему кеулями.

Когда бьют оленей, то ни одна часть сего зверя даром не пропадает, ибо самые рога, весною мохнатые, у оленя отбивают и, ободрав с их кожу, опалив на огне шерсть, едят сырую вместо студени. Кости ножные разламывают тут же и мозг теплой достают с приятностию. Напротив того, и на прочих костях самой тонкой перепонки не оставляют, голову же никогда не варят, а всегда мозг сырой едят 31. Прочие части мясные варят в котлах, и хотя из одного котла наливают в ночовки, однако все не едят вместе, а каждая семья на особливой, и притом жена с мужем никогда вместе есть не смеет, а всегда после что останется. Когда бьют оленей, то ни одна часть сего зверя даром не пропадает, ибо самые рога, весною мохнатые, у оленя отбивают и, ободрав с их кожу, опалив на огне шерсть, едят сырую вместо студени. Кости ножные разламывают тут же и мозг теплой достают с приятностию. Напротив того, и на прочих костях самой тонкой перепонки не оставляют, голову же никогда не варят, а всегда мозг сырой едят 31. Прочие части мясные варят в котлах, и хотя из одного котла наливают в ночовки, однако все не едят вместе, а каждая семья на особливой, и притом жена с мужем никогда вместе есть не смеет, а всегда после что останется.

Кроме сего, едят также охотно и всякого зверя, не выключая падину звереву и птичью, не только свежую, но в голодное время и у червей отнимают. Медведей, волков 32, лисиц, песцов, белок и проч. никогда не отметают, почему совершенно их можно почесть жадными, ибо и самые богатые, у коих есть что есть, однако сию редкую диковинку вместо лакомства употребляют. Кроме сего, едят также охотно и всякого зверя, не выключая падину звереву и птичью, не только свежую, но в голодное время и у червей отнимают. Медведей, волков 32, лисиц, песцов, белок и проч. никогда не отметают, почему совершенно их можно почесть жадными, ибо и самые богатые, у коих есть что есть, однако сию редкую диковинку вместо лакомства употребляют. Питья иного, кроме воды, не знают, но удивления достойно, что оне, разъезжая по тундрам, пьют всякую, где б какая не случилась, воду без брезгливости и без всякой в здравии перемены. Питья иного, кроме воды, не знают, но удивления достойно, что оне, разъезжая по тундрам, пьют всякую, где б какая не случилась, воду без брезгливости и без всякой в здравии перемены. Но часто случается и то, что оне, стоя зимою на безводных местах для оленьего корму, тают снег для питья и пищи, которой, однако, с равною же пользою употребляют. Но часто случается и то, что оне, стоя зимою на безводных местах для оленьего корму, тают снег для питья и пищи, которой, однако, с равною же пользою употребляют.

С молодых еще лет малые ребята давно привыкают нести всякую трудность, как видно из грубого их житья, которое их нимало ни в каком случае не приводит в сожаление. Верно можно сказать, что сей народ рожден к понесению трудов несносных, и, действительно, если б они сызмала к тому не привыкали, то б отцам мало бы было надежды видеть сыновей больших себе помощников и к понесению трудов удивительных охотников. Лишь мальчик начнет мало иметь понятия, то мать или нянька не иным чем тешит, как бряцанием лушной тетивы, а когда ходить начнет, уже отец ему и лук готовит. Я, в проезд мой чрез остяцкие юрты, мало видел таких ребят, кои бы в простое вечернее [время] между игрою без лука шатались, но обыкновенно или по деревьям, или во что-нибудь по земле стреляют. Там городят езы 26 около своей юрты, там запоры, и кажется, будто бы их игрушки уже будущую жизнь предвещали. И совершенно если посмотреть на ез, чрез какую-нибудь реку сделанной, то нельзя видеть, чтоб когда- нибудь тут старики с важанами 27 сидели, кроме малых ребят, а большие сами плавают по рекам или с неводами, или с кылыданами и переметами, где уж малого, или не в силах, или не разумеет, посадить нельзя. С молодых еще лет малые ребята давно привыкают нести всякую трудность, как видно из грубого их житья, которое их нимало ни в каком случае не приводит в сожаление. Верно можно сказать, что сей народ рожден к понесению трудов несносных, и, действительно, если б они сызмала к тому не привыкали, то б отцам мало бы было надежды видеть сыновей больших себе помощников и к понесению трудов удивительных охотников. Лишь мальчик начнет мало иметь понятия, то мать или нянька не иным чем тешит, как бряцанием лушной тетивы, а когда ходить начнет, уже отец ему и лук готовит. Я, в проезд мой чрез остяцкие юрты, мало видел таких ребят, кои бы в простое вечернее [время] между игрою без лука шатались, но обыкновенно или по деревьям, или во что-нибудь по земле стреляют. Там городят езы 26 около своей юрты, там запоры, и кажется, будто бы их игрушки уже будущую жизнь предвещали. И совершенно если посмотреть на ез, чрез какую-нибудь реку сделанной, то нельзя видеть, чтоб когда- нибудь тут старики с важанами 27 сидели, кроме малых ребят, а большие сами плавают по рекам или с неводами, или с кылыданами и переметами, где уж малого, или не в силах, или не разумеет, посадить нельзя.

Самоедцы, на голых тундрах живущие, как хищные звери, дивно уже ни о чем не думают, как только о своих промыслах зверевых, коих там более находится, нежели рыбы, ибо, переезжая с места на место, или диких оленей ловят и стреляют, или где кляпцы 29 для песцов настонавливает, или около речек некогда и рыбу промышляет, а в летнее время и ленную птицу или неводами, или с собакой промышляют, которое все служит ему пищею без запасания на дальнее время, но, на сколько дней ему с фамилиею достанет, без скупости довольствуется, ибо ему кажется, что надежда его не обманет, да и правда, что каждодневные разъезды не оглаживают и тех, кои на пустом месте около самого океанского берегу случатся, потому что всегда на берегу находит какую-нибудь падину, из моря выкинутую, а притом находят и белых медведей и прочих зверей, коих никогда бить не оставляют. Самые богатые самоедцы некогда стоят на одном месте и считают за спокойствие, что несколько времени проведет в рыбных промыслах, а стада оленей и зверевые промыслы препоручит сыновьям, в довольное же зверями время не только сам выходит, но и баб и малых ребят песцов из нор выкапывать заставляет, о чем ниже показано будет. Самоедцы, на голых тундрах живущие, как хищные звери, дивно уже ни о чем не думают, как только о своих промыслах зверевых, коих там более находится, нежели рыбы, ибо, переезжая с места на место, или диких оленей ловят и стреляют, или где кляпцы 29 для песцов настонавливает, или около речек некогда и рыбу промышляет, а в летнее время и ленную птицу или неводами, или с собакой промышляют, которое все служит ему пищею без запасания на дальнее время, но, на сколько дней ему с фамилиею достанет, без скупости довольствуется, ибо ему кажется, что надежда его не обманет, да и правда, что каждодневные разъезды не оглаживают и тех, кои на пустом месте около самого океанского берегу случатся, потому что всегда на берегу находит какую-нибудь падину, из моря выкинутую, а притом находят и белых медведей и прочих зверей, коих никогда бить не оставляют. Самые богатые самоедцы некогда стоят на одном месте и считают за спокойствие, что несколько времени проведет в рыбных промыслах, а стада оленей и зверевые промыслы препоручит сыновьям, в довольное же зверями время не только сам выходит, но и баб и малых ребят песцов из нор выкапывать заставляет, о чем ниже показано будет.

О их тадыбах, или шаманах О их тадыбах, или шаманах Теперь приступаю я к их шаманам, или ворожеям, по-самоедски тадыбам, кои у остяков в такой тайности содержатся, что хотя и спросишь у его про шамана, но он не только имени его не скажет, но и от искусства его отпирается. Сии обманщики хитростью своею заслуживают у их некоторое почтение, а каким образом они в шаманы производятся, того совершенно сказать не умею, слыхал только, будто бы от частого толкования снов они признаются от народа, однако сего недовольно, ибо без какой-нибудь науки от прежних ворожеев и без употребления бубна не может он к такому страшному по их делу приступить на первой случай и предсказаниями своими ответствовать на вопрос при шаманстве стоящего народа, но должно думать, что отец или мать, не, хотя открыть своих обманов пред глупым народом, обучают сыновей своих, утверждая их в истинную; однако мы хотя и почитаем их невежество обманом, но они, верно, не от хитрости, но от заблуждения это делают и сами тому ж не верят. Они ни малой отмены ни в житии, ни в поведении ни в чем не имеют и не разнствуют от простого остяка, а только что титул носят шамана, которой все народы издревле почитают. Напротив того, все шаманы одними только мнениями отличны, потому что завсегда на лице своем носят удивительную важность, чрезвычайно много думают обо всем, почему и кажутся они будто холерики; обо всем толкуют с великим уважением, и, напротив того, сие знак вядшего его достоинства бешенство и пугливость, которыми они так одарены, что нельзя думать, чтоб сие была правда. Я не знаю, чему это между ими приписать надо: слабости ли их состояния, или легковерию, или вовсе глупости. Правда, за лучшее признаю причислить оное к роду болезни, но тем невероятно кажется, что вдруг в здоровом человеке сделается такая перемена, которая нередко до худых следствие доводит; и хотя весь народ, как видно, от природы пужлив, но сии шаманы уже неудобоваримо пугаются самой маленькой безделки, а особливо тогда, когда его рассердишь, тогда он несказанно бесится, скачет, валяется, ухает, бьет и что б ему в руки не попало, все готов уязвить предстоящего. Самое начало их пугливости, когда дразнить начинают. Свист лишь только услышит, тотчас из лица выступит, побледнеет и начнет мешаться; потом естьли на его дунешь, то же последует, а после, ежели ему хотя чурку покажешь, то ему неведомо чем покажется, которой он со всяким поспешением убегает, обороняется и всячески страшится Теперь приступаю я к их шаманам, или ворожеям, по-самоедски тадыбам, кои у остяков в такой тайности содержатся, что хотя и спросишь у его про шамана, но он не только имени его не скажет, но и от искусства его отпирается. Сии обманщики хитростью своею заслуживают у их некоторое почтение, а каким образом они в шаманы производятся, того совершенно сказать не умею, слыхал только, будто бы от частого толкования снов они признаются от народа, однако сего недовольно, ибо без какой-нибудь науки от прежних ворожеев и без употребления бубна не может он к такому страшному по их делу приступить на первой случай и предсказаниями своими ответствовать на вопрос при шаманстве стоящего народа, но должно думать, что отец или мать, не, хотя открыть своих обманов пред глупым народом, обучают сыновей своих, утверждая их в истинную; однако мы хотя и почитаем их невежество обманом, но они, верно, не от хитрости, но от заблуждения это делают и сами тому ж не верят. Они ни малой отмены ни в житии, ни в поведении ни в чем не имеют и не разнствуют от простого остяка, а только что титул носят шамана, которой все народы издревле почитают. Напротив того, все шаманы одними только мнениями отличны, потому что завсегда на лице своем носят удивительную важность, чрезвычайно много думают обо всем, почему и кажутся они будто холерики; обо всем толкуют с великим уважением, и, напротив того, сие знак вядшего его достоинства бешенство и пугливость, которыми они так одарены, что нельзя думать, чтоб сие была правда. Я не знаю, чему это между ими приписать надо: слабости ли их состояния, или легковерию, или вовсе глупости. Правда, за лучшее признаю причислить оное к роду болезни, но тем невероятно кажется, что вдруг в здоровом человеке сделается такая перемена, которая нередко до худых следствие доводит; и хотя весь народ, как видно, от природы пужлив, но сии шаманы уже неудобоваримо пугаются самой маленькой безделки, а особливо тогда, когда его рассердишь, тогда он несказанно бесится, скачет, валяется, ухает, бьет и что б ему в руки не попало, все готов уязвить предстоящего. Самое начало их пугливости, когда дразнить начинают. Свист лишь только услышит, тотчас из лица выступит, побледнеет и начнет мешаться; потом естьли на его дунешь, то же последует, а после, ежели ему хотя чурку покажешь, то ему неведомо чем покажется, которой он со всяким поспешением убегает, обороняется и всячески страшится

Таким образом, весь оной род людей по своему малоумно так пужлив, что в сем одном имеет немалую отличность от прочих диких народов, однако простые еще несколько отважнее, кроме богатых и пужливейших шаманов. Русские, а особливо не знающие в шутках от своей братьи, подбиваются испугать какого остяка или самоедина, нередко такую веселость с большим уроном терпят, так что, если не успеют разбежаться или его схватить, многие от его ножа горестно погибают. Напротив того, и испугавшемуся, если противники не попались, то он, тайно, с злобою взошел в юрту, позабыв своих сродников, отца, мать, жену или кто попался, всех бьет или колет, ежели вскорости не хватают. В таком случае, коли хватают, образумливают его опять палениною, то есть тотчас отрежут лоскут от оленьей постели с шерстью, зажгут и дадут ему понюхать, тем он здрав становится. Таким образом, весь оной род людей по своему малоумно так пужлив, что в сем одном имеет немалую отличность от прочих диких народов, однако простые еще несколько отважнее, кроме богатых и пужливейших шаманов. Русские, а особливо не знающие в шутках от своей братьи, подбиваются испугать какого остяка или самоедина, нередко такую веселость с большим уроном терпят, так что, если не успеют разбежаться или его схватить, многие от его ножа горестно погибают. Напротив того, и испугавшемуся, если противники не попались, то он, тайно, с злобою взошел в юрту, позабыв своих сродников, отца, мать, жену или кто попался, всех бьет или колет, ежели вскорости не хватают. В таком случае, коли хватают, образумливают его опять палениною, то есть тотчас отрежут лоскут от оленьей постели с шерстью, зажгут и дадут ему понюхать, тем он здрав становится.

Славное когда бывает у их жертвоприношение при многолюдном отовсюду съехавшихся собрании, тогда удивительное и жалостное бывает скотское падение, ибо при такой их ревности к болвану один другого превзойти старается, желая пред всеми доказать свою усердность к проклятому изображению. Жалости более достойной, сей зверь, олень, не ведущей будущего мучения, смиренно идет на жертву бесчувственному болвану, отдая жизнь свою глупости хозяйской, и, действительно, удивления достойно, что свет еще таковых кар не ведает, каковые глупые сии народы над животными умнейшими себя производят, ибо в бешенстве своем пред божишком не знает уж он, что делает: колет оленей всех в задоре, сколько ни пригнал с собой, и разве только под себя в санках оставит двух или трех. Желая перещеголять свою братью и доказать ревность к мнимому своему богу, всякие изыскивает кары и мучение: бьет, стреляет из лука отовсюду; колет же не так, как добрые люди, но со всех четырех сторон обостренными кольями пропинают. Сие у их наивящше почитается, потому что олень, и сзади, и спереди прогнутый, смирно преклоняет в изнеможении пред болваном колена, к их пущему заблудшему мнению, что, дескать, нашему болвану и олени покорны. Славное когда бывает у их жертвоприношение при многолюдном отовсюду съехавшихся собрании, тогда удивительное и жалостное бывает скотское падение, ибо при такой их ревности к болвану один другого превзойти старается, желая пред всеми доказать свою усердность к проклятому изображению. Жалости более достойной, сей зверь, олень, не ведущей будущего мучения, смиренно идет на жертву бесчувственному болвану, отдая жизнь свою глупости хозяйской, и, действительно, удивления достойно, что свет еще таковых кар не ведает, каковые глупые сии народы над животными умнейшими себя производят, ибо в бешенстве своем пред божишком не знает уж он, что делает: колет оленей всех в задоре, сколько ни пригнал с собой, и разве только под себя в санках оставит двух или трех. Желая перещеголять свою братью и доказать ревность к мнимому своему богу, всякие изыскивает кары и мучение: бьет, стреляет из лука отовсюду; колет же не так, как добрые люди, но со всех четырех сторон обостренными кольями пропинают. Сие у их наивящше почитается, потому что олень, и сзади, и спереди прогнутый, смирно преклоняет в изнеможении пред болваном колена, к их пущему заблудшему мнению, что, дескать, нашему болвану и олени покорны. Других приводят к такому реки месту, где б был или омут, или бык, или какое б быстротою особливое место. Тут, навязав на шею оленю большой камень, кидают в воду и тем жертву свершают. Других приводят к такому реки месту, где б был или омут, или бык, или какое б быстротою особливое место. Тут, навязав на шею оленю большой камень, кидают в воду и тем жертву свершают.

О их болезнях О их болезнях Сие общее у обоих народов пищи употребление, уже более мне не дозволяет касаться их разностям, но, какие б от таковой пищи болезни происходили, можно верить, что молодые у их люди никогда почти не могут, а разве под старость приключается расслабление во всем теле, то можно почесть от лишних его в молодости трудов, а не от пищи, и потому кажется, что в сем случае каждой остяк избегает болезни; в противном случае от малой немощи, если он оставит труды и телодвижение и дастся постели, то тягчайшие приключаются припадки, которые обыкновенно во гроб их вгоняют. Впрочем, и все болезни или, прервав жизнь болящего, оканчиваются, или сами собою отстают. Сему можно поверить, что остяки и самоедцы, презирающие мысли болезненные, более спасаются, нежели русские, которые о всякой болезни с опасностью много думать привыкли. Сие общее у обоих народов пищи употребление, уже более мне не дозволяет касаться их разностям, но, какие б от таковой пищи болезни происходили, можно верить, что молодые у их люди никогда почти не могут, а разве под старость приключается расслабление во всем теле, то можно почесть от лишних его в молодости трудов, а не от пищи, и потому кажется, что в сем случае каждой остяк избегает болезни; в противном случае от малой немощи, если он оставит труды и телодвижение и дастся постели, то тягчайшие приключаются припадки, которые обыкновенно во гроб их вгоняют. Впрочем, и все болезни или, прервав жизнь болящего, оканчиваются, или сами собою отстают. Сему можно поверить, что остяки и самоедцы, презирающие мысли болезненные, более спасаются, нежели русские, которые о всякой болезни с опасностью много думать привыкли.

Одно у них есть мучительное лекарство или от лому, или от некоторой напухлой инфляммации прижигать болящее место чагою, или березовою накипью, которую, зажегши, кладут на здоровое тело (по-остяцки называется вошь)33. Она везде там кладется, пережженная в золу, в табак для крепости, но через то табак получает дух не очень приятной, но поелику начало, или корень, как сказать, той болезни горящею чагою нескоро найти можно, то иное изыскивают таким образом: кладут оной уголь на больное место и если жжет, то не в том месте и начало, от которого болезнь происходит. Таким образом перекладывают с места на место до тех пор, покудова найдут, где телу жару сильного не будет слышно, тут оставляют уголь на теле долгое время, и, хотя ему чувствительно, однако терпит, а чага горит на том месте до тех пор, покудова прожжет кожу и, догорев до здорового мяса, отпрыгнет, тогда больной получает здравие. Одно у них есть мучительное лекарство или от лому, или от некоторой напухлой инфляммации прижигать болящее место чагою, или березовою накипью, которую, зажегши, кладут на здоровое тело (по-остяцки называется вошь)33. Она везде там кладется, пережженная в золу, в табак для крепости, но через то табак получает дух не очень приятной, но поелику начало, или корень, как сказать, той болезни горящею чагою нескоро найти можно, то иное изыскивают таким образом: кладут оной уголь на больное место и если жжет, то не в том месте и начало, от которого болезнь происходит. Таким образом перекладывают с места на место до тех пор, покудова найдут, где телу жару сильного не будет слышно, тут оставляют уголь на теле долгое время, и, хотя ему чувствительно, однако терпит, а чага горит на том месте до тех пор, покудова прожжет кожу и, догорев до здорового мяса, отпрыгнет, тогда больной получает здравие.

Напоследок во всяких опасных случаях от обжорства чилибухою невзначай или и от случайного запору пьют жир рыбей ковшами, отчего у их служит в оба конца вместо рвотного и проносного. Напоследок во всяких опасных случаях от обжорства чилибухою невзначай или и от случайного запору пьют жир рыбей ковшами, отчего у их служит в оба конца вместо рвотного и проносного. Но сие лекарство более бывает между русскими Березовскими жителями, где лекаря совсем нету, в прочих же болезнях остяки слушают наставления также и от русских баб, которые сами на утро не помнят, что вчера предписывали. Но сие лекарство более бывает между русскими Березовскими жителями, где лекаря совсем нету, в прочих же болезнях остяки слушают наставления также и от русских баб, которые сами на утро не помнят, что вчера предписывали.

О их платье и украшении О их платье и украшении Платье, какое у тех народов в употреблении, есть простое из разных ими промышляемых зверей, а не от русских покупаемое, кроме одного холста, да и то редкие, разве богатые из остяков, имеют, а прочие по большей части ходят нагие, как и женщины, в одних только тулупах. Мужское зимнее состоит внизу из малицы, которая делается из вешних 5 оленьих кож, с рукавицами, длиною до колена, и надевается мешком вниз шерстью, верхнее платье, гус называемое, из зимней оленины, или постели, шьется таким же образом, но с головою 6, которой носят на малице. Внизу имеют штаны ровдужные и на ногах из тонкого неплюя вниз шерстью наподобие чулков чажи, а на них надевают из оленьих лап сшитые сапоги, или пимы, у которых подошвы делают из оленьих щэток, или пяток, доказывая к лучшему, что грубая и непорядочная пятная шерсть не скользит под ногою и бывает гораздо прочнее, нежели из лбов оленьих. Лэтом ходят нагие в одних только малицах, которые иные щеголи делают из лоскутков разных сукон и опушивают кундами из собачьей белой шкуры или песцовыми хвостами. На ногах лэтом имеют легкие ровдужные, наподобие пимов неговаи 9, красною краскою и ржавою раскрашенные, у коих подошвы более из оленьих лбов бывают. Платье, какое у тех народов в употреблении, есть простое из разных ими промышляемых зверей, а не от русских покупаемое, кроме одного холста, да и то редкие, разве богатые из остяков, имеют, а прочие по большей части ходят нагие, как и женщины, в одних только тулупах. Мужское зимнее состоит внизу из малицы, которая делается из вешних 5 оленьих кож, с рукавицами, длиною до колена, и надевается мешком вниз шерстью, верхнее платье, гус называемое, из зимней оленины, или постели, шьется таким же образом, но с головою 6, которой носят на малице. Внизу имеют штаны ровдужные и на ногах из тонкого неплюя вниз шерстью наподобие чулков чажи, а на них надевают из оленьих лап сшитые сапоги, или пимы, у которых подошвы делают из оленьих щэток, или пяток, доказывая к лучшему, что грубая и непорядочная пятная шерсть не скользит под ногою и бывает гораздо прочнее, нежели из лбов оленьих. Лэтом ходят нагие в одних только малицах, которые иные щеголи делают из лоскутков разных сукон и опушивают кундами из собачьей белой шкуры или песцовыми хвостами. На ногах лэтом имеют легкие ровдужные, наподобие пимов неговаи 9, красною краскою и ржавою раскрашенные, у коих подошвы более из оленьих лбов бывают. Еще ж у их бывает легкое платье, которое в случае и зимою и лэтом носят, называется парка и шьется тем же подобием из оленьей телячей кожи вверх шерстью, с рукавицами и головою и опушивается как около подолу, так и около головы белою собачиною. Таковая носится по рассуждению холода и одинаковая и по малице, но сию последнюю я видел только у одних остяков, а у самоядцов нету. Еще ж у их бывает легкое платье, которое в случае и зимою и лэтом носят, называется парка и шьется тем же подобием из оленьей телячей кожи вверх шерстью, с рукавицами и головою и опушивается как около подолу, так и около головы белою собачиною. Таковая носится по рассуждению холода и одинаковая и по малице, но сию последнюю я видел только у одних остяков, а у самоядцов нету.

Что же касается до головного их убора, то сему, не знаю, кто б не мог в их жизни дивоваться. Волосы их и без того грубые и жесткие, как щетины, а они к тому ж их никогда не чешут и не знают, что то есть чесать волосы на свете. Мужчины ото лба вкруг головы подбривают, а верхушку же оставляют с густыми волосами 13 просто, и, хотя они не пекутся о том, чтоб заплетать их в косы, однако волосы сами по косам сваливаются и на голове лежат, как крепкой войлочной парик, которой, рукою прокапывая, едва ощупывается тела. В таком состоянии возможно ли подумать, чтоб не было у их вшей множества, заподлинно я сам видал довольно между остяками и самоядцами, что бабы у мужиков ищут вшей не глазами, а ощупью, коих и едят без всякой брезгливости, но, хотя при русских им было и стыдно, однако в ответ без всякого зазору сказали, что оне-де нас кусают, то мы равным образом и их должны кусать без милости. Бабы же, напротив того, головы хотя и не чешут, но долгие свои волосы заплетают в косы, которых две назад связывают вместе, а некоторые богатые имеют будто повязку 14, у коей концы назад долгие и расшиты разными медными фигурками, как коньками сделанными, рыбками и прочее, сверх которого обыкновенно все носят на голове покрывало, по-ихнему вокшем 15, которое никогда ни у бабы, ни у девки с головы не сходит, и во время прихожих людей и своих сродных, кроме одной матери, будто от стыда им закрывается; из молодых же, коли что-нибудь делает, то и совсем от сторонних лицом в угол отворотится. Что же касается до головного их убора, то сему, не знаю, кто б не мог в их жизни дивоваться. Волосы их и без того грубые и жесткие, как щетины, а они к тому ж их никогда не чешут и не знают, что то есть чесать волосы на свете. Мужчины ото лба вкруг головы подбривают, а верхушку же оставляют с густыми волосами 13 просто, и, хотя они не пекутся о том, чтоб заплетать их в косы, однако волосы сами по косам сваливаются и на голове лежат, как крепкой войлочной парик, которой, рукою прокапывая, едва ощупывается тела. В таком состоянии возможно ли подумать, чтоб не было у их вшей множества, заподлинно я сам видал довольно между остяками и самоядцами, что бабы у мужиков ищут вшей не глазами, а ощупью, коих и едят без всякой брезгливости, но, хотя при русских им было и стыдно, однако в ответ без всякого зазору сказали, что оне-де нас кусают, то мы равным образом и их должны кусать без милости. Бабы же, напротив того, головы хотя и не чешут, но долгие свои волосы заплетают в косы, которых две назад связывают вместе, а некоторые богатые имеют будто повязку 14, у коей концы назад долгие и расшиты разными медными фигурками, как коньками сделанными, рыбками и прочее, сверх которого обыкновенно все носят на голове покрывало, по-ихнему вокшем 15, которое никогда ни у бабы, ни у девки с головы не сходит, и во время прихожих людей и своих сродных, кроме одной матери, будто от стыда им закрывается; из молодых же, коли что-нибудь делает, то и совсем от сторонних лицом в угол отворотится.

Самоядцы, напротив того, хотя народ отменной и далеко отделенной, однако в одеянии мало разнствуют мужчины, ибо имеют то же самое платье, как и остяки лэтом и зимою. Но о голове, хотя и не бреют равным образом, однако из их более щеголей выбрать можно, нежели из других. Головы хотя не чешут и хотя она также свалялась войлоком, но убрана на разные косы, кои до смерти его не развиваются 18. А пол женской часто оную чешут, убирают обыкновенно бабы на две косы, а девки на многие. Если же вдова выйдет за Другого, то на виске оставляет для третьей косы растрепанные волосы в знак печали по первом муже. Ходят всегда с непокрытой головою, разве в дороге зимою надевают шапки, русским чебакам подобные. Серьги в ушах короткие корольковые, платье же совсем от остяцкого отменное, а более, думаю, камчадальскому подобное. Хорошее, но одноманерное всегда, платье бывает из разных суконных лоскутков, на груди и на спине из Неплюевой кожи. Сзади и спереди навешено несколько лоскутков из оленьих кож, также и сукон, кругом имеются по платью три кунды (опушки) из разных лучших зверей 19, спереди не застегиваются, но подпоясываются ремнем, и на брюхе, вместо завязывания узлом, имеет большое железное кольцо, за которое другой конец ремня привязывает, впрочем, шуба сия не долгая и не пространная, но чтоб полы только сходились, а длиной пониже колена, внизу носят штаны ровдужные, безо всякого затыкания 11, как у остяков, на ногах пимы либо неговаи. Самоядцы, напротив того, хотя народ отменной и далеко отделенной, однако в одеянии мало разнствуют мужчины, ибо имеют то же самое платье, как и остяки лэтом и зимою. Но о голове, хотя и не бреют равным образом, однако из их более щеголей выбрать можно, нежели из других. Головы хотя не чешут и хотя она также свалялась войлоком, но убрана на разные косы, кои до смерти его не развиваются 18. А пол женской часто оную чешут, убирают обыкновенно бабы на две косы, а девки на многие. Если же вдова выйдет за Другого, то на виске оставляет для третьей косы растрепанные волосы в знак печали по первом муже. Ходят всегда с непокрытой головою, разве в дороге зимою надевают шапки, русским чебакам подобные. Серьги в ушах короткие корольковые, платье же совсем от остяцкого отменное, а более, думаю, камчадальскому подобное. Хорошее, но одноманерное всегда, платье бывает из разных суконных лоскутков, на груди и на спине из Неплюевой кожи. Сзади и спереди навешено несколько лоскутков из оленьих кож, также и сукон, кругом имеются по платью три кунды (опушки) из разных лучших зверей 19, спереди не застегиваются, но подпоясываются ремнем, и на брюхе, вместо завязывания узлом, имеет большое железное кольцо, за которое другой конец ремня привязывает, впрочем, шуба сия не долгая и не пространная, но чтоб полы только сходились, а длиной пониже колена, внизу носят штаны ровдужные, безо всякого затыкания 11, как у остяков, на ногах пимы либо неговаи. Впрочем, зимой и лэтом носят шубы по голому телу. В шубе спит и в шубе от начала жизни даже до смерти пребывает. А мужчины спят всегда нагие, в одних только штанах. Впрочем, зимой и лэтом носят шубы по голому телу. В шубе спит и в шубе от начала жизни даже до смерти пребывает. А мужчины спят всегда нагие, в одних только штанах.

О увеселениях О увеселениях Увеселений имеют между собой очень мало, а особливо самоедцы, и я почти совсем не слыхивал, может быть, потому, что они, как народ кочевой, редко во множестве бывают, но, будучи на Енисее, слышал, что самоедские увеселения точно как и некоторые камчадальские, но в сем не могу ручаться; имеет ли по правую сторону Тазовской губы к реке Енисею живущая самоядь некоторую отличность от обских самоедцов или нет, верно не знаю, того ради и увеселения здесь упоминаются не обских, а енисейских самоедцов, которые, стоя когда-нибудь во множестве при одном урочище, производят разные веселости или, просто сказать, кто что вздумает, тем и веселятся; иногда зачастую имеют увеселение в скачке, разбежавшись от меты по три раза, кто скакнет далее, также и борются, но сие и у обских остяков в моде. Увеселений имеют между собой очень мало, а особливо самоедцы, и я почти совсем не слыхивал, может быть, потому, что они, как народ кочевой, редко во множестве бывают, но, будучи на Енисее, слышал, что самоедские увеселения точно как и некоторые камчадальские, но в сем не могу ручаться; имеет ли по правую сторону Тазовской губы к реке Енисею живущая самоядь некоторую отличность от обских самоедцов или нет, верно не знаю, того ради и увеселения здесь упоминаются не обских, а енисейских самоедцов, которые, стоя когда-нибудь во множестве при одном урочище, производят разные веселости или, просто сказать, кто что вздумает, тем и веселятся; иногда зачастую имеют увеселение в скачке, разбежавшись от меты по три раза, кто скакнет далее, также и борются, но сие и у обских остяков в моде.

Пляшут хотя и особливым образом от остяков, но с ураками и тавгами очень сходственно. Пляска их состоит не во многих разностях телодвижения, но, каково одна пара делает, таким же образом пляшут и последние, хотя б какое множество их ни было. Самоедин, взяв бабу левою рукою за правую, ноги свои одна за другой наперед высовывает. Сам выговаривая полным ртом громко «Гой!», а потом с ужимкою сквозь зубы в нос «Ги» протяженно, потом опять громко «Гой!», а напоследок, забирая в себя дух, всхрапывает и так далее. Сие не значит у их вместо песни, но будто бы для показания такты; баба же, напротив того, подле его стоящая, стоя на одном месте, с приседанием выворачивает ноги и сама только всхрапывает при окончании каждого колена. И так за одною парою собирается и множество; тогда бегают кругом, держась руками друг за дружку иногда чрез целой день, желая одна пара переплясать другую****. Пляшут хотя и особливым образом от остяков, но с ураками и тавгами очень сходственно. Пляска их состоит не во многих разностях телодвижения, но, каково одна пара делает, таким же образом пляшут и последние, хотя б какое множество их ни было. Самоедин, взяв бабу левою рукою за правую, ноги свои одна за другой наперед высовывает. Сам выговаривая полным ртом громко «Гой!», а потом с ужимкою сквозь зубы в нос «Ги» протяженно, потом опять громко «Гой!», а напоследок, забирая в себя дух, всхрапывает и так далее. Сие не значит у их вместо песни, но будто бы для показания такты; баба же, напротив того, подле его стоящая, стоя на одном месте, с приседанием выворачивает ноги и сама только всхрапывает при окончании каждого колена. И так за одною парою собирается и множество; тогда бегают кругом, держась руками друг за дружку иногда чрез целой день, желая одна пара переплясать другую****.

Есть у их равным образом и птичьи пляски, которые таким же подобием представлять стараются, чтоб трафить в самую живность, так например, журавля изображает, согнувшись и надев на себя долгое платье или полог, взяв в руки костыль, сделанной наподобие головы журавлиной с носом и долгою шеею, делает, повертывая ее на все стороны, т. е. как он оглядывается, как спит, как сидит горбясь, чешется, клюет, ходит, поет и прочее. Так, другую пляску представляет в образе мышелова, или ястреба, ищущего мыши, и первое представляет руками и головою, как он летает по полям плавно, потом как вверх и вниз подымается и опускается, когда же найдет мышь, как трепещет над ею, с немалым писком протянув ноги, бодростью своею сложения оказывая охоту схватить оную, но, когда мышь укроется, как он около того места летает и опять следит, а напоследок плясок вдруг падает на землю, распустя руки, представляя, как мышелов поймал мышь, распустя крылья, и она под им пищит, потом изображает полет мышелова с мышью и как станет оную трескать. Есть у их равным образом и птичьи пляски, которые таким же подобием представлять стараются, чтоб трафить в самую живность, так например, журавля изображает, согнувшись и надев на себя долгое платье или полог, взяв в руки костыль, сделанной наподобие головы журавлиной с носом и долгою шеею, делает, повертывая ее на все стороны, т. е. как он оглядывается, как спит, как сидит горбясь, чешется, клюет, ходит, поет и прочее. Так, другую пляску представляет в образе мышелова, или ястреба, ищущего мыши, и первое представляет руками и головою, как он летает по полям плавно, потом как вверх и вниз подымается и опускается, когда же найдет мышь, как трепещет над ею, с немалым писком протянув ноги, бодростью своею сложения оказывая охоту схватить оную, но, когда мышь укроется, как он около того места летает и опять следит, а напоследок плясок вдруг падает на землю, распустя руки, представляя, как мышелов поймал мышь, распустя крылья, и она под им пищит, потом изображает полет мышелова с мышью и как станет оную трескать.

Они же рассказывают таким образом: сие небезызвестно, что все дикие народы прежде покорения ни в чем ином, как в одних женах наиболее ссорились и воевали, то и вероятно, что у их прежде ужасные, как слышно, были кровопролития между собою, как и ныне есть остатки тех мест, где славные побоища бывали или на котором месте что особливое в тогдашнее время сделалось; те места собственные себе имена и поныне имеют. Тогда не было ни монастыря, ни Березова, а были одни чумы, которых стояло в местах по коленам инде множество, и так сей низовой остяк поехал вверх за невестой и, к монастырскому месту приехав, украл надобную себе девку и выехал обратно с девкой на одних оленях в одни сутки. Сие повествование носится между ими и поныне, и бывшее по сему тогда кровопролитие доказывает, что оное было справедливо, а я потому написал в сказках, что они сами между сказками употребляют Они же рассказывают таким образом: сие небезызвестно, что все дикие народы прежде покорения ни в чем ином, как в одних женах наиболее ссорились и воевали, то и вероятно, что у их прежде ужасные, как слышно, были кровопролития между собою, как и ныне есть остатки тех мест, где славные побоища бывали или на котором месте что особливое в тогдашнее время сделалось; те места собственные себе имена и поныне имеют. Тогда не было ни монастыря, ни Березова, а были одни чумы, которых стояло в местах по коленам инде множество, и так сей низовой остяк поехал вверх за невестой и, к монастырскому месту приехав, украл надобную себе девку и выехал обратно с девкой на одних оленях в одни сутки. Сие повествование носится между ими и поныне, и бывшее по сему тогда кровопролитие доказывает, что оное было справедливо, а я потому написал в сказках, что они сами между сказками употребляют

О рождении Родов сих народов хотя и не видывал, однако слыхал довольно, что они, дивиться надо, как легко родить могут. Самоедки обыкновенно в штаны выпущают, место закапывают в землю в глухом месте, где б ни зверю, ни человеку ходить нельзя было. Остятки, напротив того, место с отлепом, которым обтираются, кладут в коробок и притом прикладывают тут звено какой- нибудь рыбы или мяса и так подвешивают на дерево. Удивления достойное, но неудобоваримое почти дело я слышал про одного енисейского остяка 56, скитающегося везде за пищею по тундрам с женою. Бедной остяк, но варвар, не имеет у себя оленей, шатается по тундре, которой день что промыслит, тот день и сыт бывает. Имеет при себе нарточку с разною мелочью; жена оную тянет, он сзади мало-мало пособляет; жена брюхатая, пришло время родить, надо остяку остановиться на одном месте, дожидаться того времени, как женская болезнь окончится, следовательно, терпеть голод, потому что запасу никакого нету, как выше сказано; хотя, может быть, у его имелось столько жалости не как для жены, как для новорожденного дитяти остановиться, но голод его гонит следовать неотменено далее и промышлять себе пищи. Бедная остятка лишь только родила, в нарте запряженная, взяла дитя свое, окутав шубою, положила на нарту; остяк же, видя изнеможение жены своей, сварил клею и немалой величины дал ей выпить с тем намерением, чтоб удержать известное после родов течение крови, и так тот же почти час опять поехали далее. Родов сих народов хотя и не видывал, однако слыхал довольно, что они, дивиться надо, как легко родить могут. Самоедки обыкновенно в штаны выпущают, место закапывают в землю в глухом месте, где б ни зверю, ни человеку ходить нельзя было. Остятки, напротив того, место с отлепом, которым обтираются, кладут в коробок и притом прикладывают тут звено какой- нибудь рыбы или мяса и так подвешивают на дерево. Удивления достойное, но неудобоваримое почти дело я слышал про одного енисейского остяка 56, скитающегося везде за пищею по тундрам с женою. Бедной остяк, но варвар, не имеет у себя оленей, шатается по тундре, которой день что промыслит, тот день и сыт бывает. Имеет при себе нарточку с разною мелочью; жена оную тянет, он сзади мало-мало пособляет; жена брюхатая, пришло время родить, надо остяку остановиться на одном месте, дожидаться того времени, как женская болезнь окончится, следовательно, терпеть голод, потому что запасу никакого нету, как выше сказано; хотя, может быть, у его имелось столько жалости не как для жены, как для новорожденного дитяти остановиться, но голод его гонит следовать неотменено далее и промышлять себе пищи. Бедная остятка лишь только родила, в нарте запряженная, взяла дитя свое, окутав шубою, положила на нарту; остяк же, видя изнеможение жены своей, сварил клею и немалой величины дал ей выпить с тем намерением, чтоб удержать известное после родов течение крови, и так тот же почти час опять поехали далее.

Нельзя же, напротив того, почесть сей случай у их вовсе нечувствительным и им бесстрашным, как видно из их исповедывания грехов, которые родильница должна при всех рассказывать пред родами. Баба, которая в тогдашнем времени при самоедке ходит, хотя всячески стращает, чтоб пристрастнее во всем призналась, одного нельзя думать, чтоб, кроме грозных ее речей, не было и таких примеров, коих бы она совершенно боялась, чего ради самоедка во всем при всех, предстоящих на родах, кается и притом, если с кем нагуляла должна сказать именно, если же из ближайшей родни, то имя умалчивает, чрез что дает знать, что тот был ближней свойственник. Лишь только младенец родился, какая бы баба ни приблизилась, взяла тотчас нож, нарочно к тому случаю получше изготовленной, отрезала пупок, отдавши оной с местом другой бабе спрятать в укромное место, а младенца, перевязав пупок жилой, отдает его мужу, которой, потрепавши до полюбовавшись, отдает другому сородичу и так далее все таким новорожденным любуются, не зная во всем самоедском роде уроков. Нельзя же, напротив того, почесть сей случай у их вовсе нечувствительным и им бесстрашным, как видно из их исповедывания грехов, которые родильница должна при всех рассказывать пред родами. Баба, которая в тогдашнем времени при самоедке ходит, хотя всячески стращает, чтоб пристрастнее во всем призналась, одного нельзя думать, чтоб, кроме грозных ее речей, не было и таких примеров, коих бы она совершенно боялась, чего ради самоедка во всем при всех, предстоящих на родах, кается и притом, если с кем нагуляла должна сказать именно, если же из ближайшей родни, то имя умалчивает, чрез что дает знать, что тот был ближней свойственник. Лишь только младенец родился, какая бы баба ни приблизилась, взяла тотчас нож, нарочно к тому случаю получше изготовленной, отрезала пупок, отдавши оной с местом другой бабе спрятать в укромное место, а младенца, перевязав пупок жилой, отдает его мужу, которой, потрепавши до полюбовавшись, отдает другому сородичу и так далее все таким новорожденным любуются, не зная во всем самоедском роде уроков.

После сего делают ему люльку наподобие коробки, у которой по бокам есть петли, к голове сделано повыше вместо сголовья, а в ногах ровно, как в ящике. В люльку насыпают гнилого толченого дерева для мягкости, на которое кладут младенца, а после, закутав его маленькою шубою, увязывают ремнем сквозь помянутые боковые петли и так его носят или под пазухой, или за плечами. После сего делают ему люльку наподобие коробки, у которой по бокам есть петли, к голове сделано повыше вместо сголовья, а в ногах ровно, как в ящике. В люльку насыпают гнилого толченого дерева для мягкости, на которое кладут младенца, а после, закутав его маленькою шубою, увязывают ремнем сквозь помянутые боковые петли и так его носят или под пазухой, или за плечами. Новорожденному младенцу не дают никакого имени до пяти лет его возраста, а когда пять лет свершится, то дают ему ребячье имя, коим он до пятнадцати лет называется, а по прошествии сих пятнадцати лет родители дают уже ему настоящее имя или по сходству какого-нибудь давно умершего сродника, или по силе, или по сложению, сходству с животными, проворству, прилежанию к промыслам, трудолюбию, и прочее, как из следующих самоедских имен видеть можно, кои переведены на российский язык. Новорожденному младенцу не дают никакого имени до пяти лет его возраста, а когда пять лет свершится, то дают ему ребячье имя, коим он до пятнадцати лет называется, а по прошествии сих пятнадцати лет родители дают уже ему настоящее имя или по сходству какого-нибудь давно умершего сродника, или по силе, или по сложению, сходству с животными, проворству, прилежанию к промыслам, трудолюбию, и прочее, как из следующих самоедских имен видеть можно, кои переведены на российский язык.

Впрочем, женской пол, уже прежде сказано, что имен по век своей не имеет, того ради более об их и распространяться не для чего 58. Впрочем, женской пол, уже прежде сказано, что имен по век своей не имеет, того ради более об их и распространяться не для чего 58. Младенческих похорон не видывал, но русские и самоедцы многажды меня уверяли, что похороняются так же, как и большие, выключая только лишние обряды, которые над большим покойником со излишеством производятся. Младенческих похорон не видывал, но русские и самоедцы многажды меня уверяли, что похороняются так же, как и большие, выключая только лишние обряды, которые над большим покойником со излишеством производятся.

О погребении О погребении Мертвые тела тамошних народов есть первой и надежной корм тамошних зверей, потому что по всей тундре похороняются, и самоедцы не имеют определенного нарочного к тому кладбища; и в дороге, если умер при пространном болоте, то вывозят его на сухое место, а если на способном умер месте, то далее не отвозят, а тут же и оставляют. Остяки, напротив того, как уже народ, поселившейся на одних границах, имеют нарочные кладбища, кои халасями называют, и хоть также мало пекутся о телах умерших, чтоб схоронить их от зверей, гробы вырывающих, однако кладут бережливее самоедцов. Могу ли сказать, что они головами кладут на северную сторону Мертвые тела тамошних народов есть первой и надежной корм тамошних зверей, потому что по всей тундре похороняются, и самоедцы не имеют определенного нарочного к тому кладбища; и в дороге, если умер при пространном болоте, то вывозят его на сухое место, а если на способном умер месте, то далее не отвозят, а тут же и оставляют. Остяки, напротив того, как уже народ, поселившейся на одних границах, имеют нарочные кладбища, кои халасями называют, и хоть также мало пекутся о телах умерших, чтоб схоронить их от зверей, гробы вырывающих, однако кладут бережливее самоедцов. Могу ли сказать, что они головами кладут на северную сторону

Остяки и самоедцы мертвых тел долго не держат, и так, если остяк умер поутру, то в полдни его и похоронят, сделают тотчас могилу неглубокую, меньше аршина, может быть, потому, что мерзлая земля далее рыть не дозволяет. Мертвого одевают в лучшее его платье, как лэтом в однорядки, парку, малицу и неговаи, а зимою в известное также зимнее платье; подле его кладут все то, что ему на сем свете в жизни было надобно, в дорогу отправляющемуся, как постелю, нож, топор, рог с табаком и прочее, все, кроме кремня и огнивы, кои делают деревянные. Покудова все оное исправляют, мертвой лежит в чуму своем, куда сходятся мужчины и женщины, оплакивая его с великим воплем и терзанием. Женщины с женщинами сидят в своем месте, закрыв лице обыкновенно вокшемом, а мужчины ходят около его и плачут, между тем делают ему гроб из лодки; обрубив нос и корму, кладут его и несут на руках все, сколько бы их не случилось. Принесши на обыкновенное свое кладбище, которое бывает на пригорке, кладут его с большим воплем, быв при том одни только мужчины, а если умерла женщина, то одни женщины и бывают, кроме одного или двух мужчин, которые выкапывают могилу. За упокойным ведут самых лучших и любимейших его оленей с санями и во всем убранстве, коих, приведши на могилу, лишь только закопают мертвого, тотчас привяжут у каждого оленя на заднюю ногу по веревке, за которую один или двое тянут, а четверо, обвостря большие колья, оленей со всех четырех сторон насквозь протыкают, что служит вместо поминок и жертвы по покойном. По богатом бьют еще более оленей; надев петли на шею и на ноги, растягивают и, приведши его в слабость, ударяют стягом вдоль спины по хребту и тем умерщвляют. Всех убитых оленей над могилой оставляют, убор с их и с саней кладут в теремок, сделанной над мертвым из прутьев, а санки сверху опрокидают. Между тем для поминовения в стороне от могилы варят есть и, наевшись, остатки, принесши домой, разносят по чумам, чтоб поминали, не употребляя при том имени умершего. Остяки и самоедцы мертвых тел долго не держат, и так, если остяк умер поутру, то в полдни его и похоронят, сделают тотчас могилу неглубокую, меньше аршина, может быть, потому, что мерзлая земля далее рыть не дозволяет. Мертвого одевают в лучшее его платье, как лэтом в однорядки, парку, малицу и неговаи, а зимою в известное также зимнее платье; подле его кладут все то, что ему на сем свете в жизни было надобно, в дорогу отправляющемуся, как постелю, нож, топор, рог с табаком и прочее, все, кроме кремня и огнивы, кои делают деревянные. Покудова все оное исправляют, мертвой лежит в чуму своем, куда сходятся мужчины и женщины, оплакивая его с великим воплем и терзанием. Женщины с женщинами сидят в своем месте, закрыв лице обыкновенно вокшемом, а мужчины ходят около его и плачут, между тем делают ему гроб из лодки; обрубив нос и корму, кладут его и несут на руках все, сколько бы их не случилось. Принесши на обыкновенное свое кладбище, которое бывает на пригорке, кладут его с большим воплем, быв при том одни только мужчины, а если умерла женщина, то одни женщины и бывают, кроме одного или двух мужчин, которые выкапывают могилу. За упокойным ведут самых лучших и любимейших его оленей с санями и во всем убранстве, коих, приведши на могилу, лишь только закопают мертвого, тотчас привяжут у каждого оленя на заднюю ногу по веревке, за которую один или двое тянут, а четверо, обвостря большие колья, оленей со всех четырех сторон насквозь протыкают, что служит вместо поминок и жертвы по покойном. По богатом бьют еще более оленей; надев петли на шею и на ноги, растягивают и, приведши его в слабость, ударяют стягом вдоль спины по хребту и тем умерщвляют. Всех убитых оленей над могилой оставляют, убор с их и с саней кладут в теремок, сделанной над мертвым из прутьев, а санки сверху опрокидают. Между тем для поминовения в стороне от могилы варят есть и, наевшись, остатки, принесши домой, разносят по чумам, чтоб поминали, не употребляя при том имени умершего.

Имена умерших купно с телами пропадают, потому, когда кто умрет, то другой и в разговорах его имени поминать не должен, а говорить об нем околицею, иначе у их знак великого недруга, кто помянет имя покойного. Не забывается же оно потому, что оно дается уже дальним сродникам правнукам и другого колена. Имена умерших купно с телами пропадают, потому, когда кто умрет, то другой и в разговорах его имени поминать не должен, а говорить об нем околицею, иначе у их знак великого недруга, кто помянет имя покойного. Не забывается же оно потому, что оно дается уже дальним сродникам правнукам и другого колена. Сродник умершего человека, желая оказать печаль свою не только по смерти, но и при его болезни, не подвязывает ног и не подпоясывается, чем пред всеми жалость свою доказывает по больном своем сроднике. Сие и у остяков также в обыкновении. Сродник умершего человека, желая оказать печаль свою не только по смерти, но и при его болезни, не подвязывает ног и не подпоясывается, чем пред всеми жалость свою доказывает по больном своем сроднике. Сие и у остяков также в обыкновении.

Традиционное хозяйство коренных малочисленных народов Ханты-Мансийского автономного округа Традиционное хозяйство коренных малочисленных народов Ханты-Мансийского автономного округа

О звероловстве О звероловстве Зверей около Березова и далее к Северному океану по тундрам годом имеется очень довольно; но прежде, нежели я приступлю к самым промыслам звериным, должен упомянуть остяцкое суеверное примечание, которого они иногда желают, иногда всеми силами избыть стараются. Ввечеру, когда остяк на промысел наряжается, то очень желает, чтоб ему чихнулось, почему он уже верно счастливому поутру промыслу быть надеется; если же утром, против его чаяния, ему чихать захочется, то он не знает, как бы ему оного избегнуть, крепится всячески, суется во все стороны, но когда не удержится, горестно взохает, сказав: Ах, зверь у меня пропал. Чихотку также свою разделяет на разные роды: если чихнет тихонько, то мало о том тужит; если же шибко, то, почитая, что зверь у него был хорошей, так досадует, что тот день из юрты вон не выходит. Зверей около Березова и далее к Северному океану по тундрам годом имеется очень довольно; но прежде, нежели я приступлю к самым промыслам звериным, должен упомянуть остяцкое суеверное примечание, которого они иногда желают, иногда всеми силами избыть стараются. Ввечеру, когда остяк на промысел наряжается, то очень желает, чтоб ему чихнулось, почему он уже верно счастливому поутру промыслу быть надеется; если же утром, против его чаяния, ему чихать захочется, то он не знает, как бы ему оного избегнуть, крепится всячески, суется во все стороны, но когда не удержится, горестно взохает, сказав: Ах, зверь у меня пропал. Чихотку также свою разделяет на разные роды: если чихнет тихонько, то мало о том тужит; если же шибко, то, почитая, что зверь у него был хорошей, так досадует, что тот день из юрты вон не выходит. Звери, какие там бывают, суть медведи черные, которые, однако, все согласно говорят, что не тамошние природные, а заблудшие, почему их мало там и бывает; волки серые в великом множестве зимой и лэтом шатаются по тундрам и много губят оленей; лоси, росомахи, бобры по рекам только около Березова, выдры, соболи, белки и изредка бурундуки, лисицы, песцы везде по тундрам около моря и на самом океане, горностаи и изредка ласки и множество оленей. Звери, какие там бывают, суть медведи черные, которые, однако, все согласно говорят, что не тамошние природные, а заблудшие, почему их мало там и бывает; волки серые в великом множестве зимой и лэтом шатаются по тундрам и много губят оленей; лоси, росомахи, бобры по рекам только около Березова, выдры, соболи, белки и изредка бурундуки, лисицы, песцы везде по тундрам около моря и на самом океане, горностаи и изредка ласки и множество оленей.

Медведей ловят скрадом, стреляют из луков стрелами и из винтовок пулями. Когда же найдут его в берлоге, то вход оных закладывают лесом и засовывают на двух деревьях железные костыли, кои за верхние концы держат, чтобы его не выпустить на волю, а между тем сверху той же берлоги прорубывают большую дыру, чрез которую колют его копьями; также на тропах ставят настороженные луки, от коих проведут по тропе тонкую нитку, за которую задев медведь передними ногами, получает себе стрелу в самую грудь навстречу; когда же давит рогатого скота, то над падежом строят лабазы, с коих в его стреляют. Медведей ловят скрадом, стреляют из луков стрелами и из винтовок пулями. Когда же найдут его в берлоге, то вход оных закладывают лесом и засовывают на двух деревьях железные костыли, кои за верхние концы держат, чтобы его не выпустить на волю, а между тем сверху той же берлоги прорубывают большую дыру, чрез которую колют его копьями; также на тропах ставят настороженные луки, от коих проведут по тропе тонкую нитку, за которую задев медведь передними ногами, получает себе стрелу в самую грудь навстречу; когда же давит рогатого скота, то над падежом строят лабазы, с коих в его стреляют. Впрочем, все сии средства не тамошних народов, а такие, кои в России употребляют, да и медведей ниже Березова, где русских нет, мало видают. Впрочем, все сии средства не тамошних народов, а такие, кои в России употребляют, да и медведей ниже Березова, где русских нет, мало видают.

Белуга – зверь или рыба, у самоедцов в немалом сомнении, однако они более за зверя считают, нежели за рыбу, доказывая зверевым подобные ее части: голова продолговатая, глаза малые, круглые, выпуклые, ушей нету, а только одни дырки, шеи нету же, туловище поперек толще, к голове покатее и к хвосту гораздо тонее, кожа толщиною человечьей подобна, беловатая, слизкая, перьев нигде нету, на груди имеются две ласты, жиром наполненные, в коих имеются пять косточек, извне означены пятью будто ноготками, к груди тоньше в человечью руку, а наружу шире лопаткой наподобие ладони; под брюхом имеется дэтородной уд, от которого не в отдаленности имеются грудь, как коровье вымя, молоко белое, дэтородный уд длиною вершков более десяти, а толщиною в руку пониже локтя, собою вострой, как у быка, мясной, без кости; хвост хрящевой, плашмя не как у рыб, но как у рака, которой она, подгибая под себя, воду назад попирает и так плавает. На затылке имеется дыра, в которую набравшую в себя воду вон выбрасывает вверх сажени на три, зубы ровные, клыков нету, мясо черное, как уголь. Дети ее родятся кожею чернее против матки, рот невелик кажется, но когда зевнет, то обширностью своею удивляет самоедцов. Жир ее очень чист и прозрачен, как масло. Оную, когда увидят зашедшую в залив, по большей части в июле месяце, то самоедцы, собравшись от 50 до 100 человек, выезжают на устье того залива и гонят оную до самого тупика на мелкие места, где колют ее копьями 73. Белуга – зверь или рыба, у самоедцов в немалом сомнении, однако они более за зверя считают, нежели за рыбу, доказывая зверевым подобные ее части: голова продолговатая, глаза малые, круглые, выпуклые, ушей нету, а только одни дырки, шеи нету же, туловище поперек толще, к голове покатее и к хвосту гораздо тонее, кожа толщиною человечьей подобна, беловатая, слизкая, перьев нигде нету, на груди имеются две ласты, жиром наполненные, в коих имеются пять косточек, извне означены пятью будто ноготками, к груди тоньше в человечью руку, а наружу шире лопаткой наподобие ладони; под брюхом имеется дэтородной уд, от которого не в отдаленности имеются грудь, как коровье вымя, молоко белое, дэтородный уд длиною вершков более десяти, а толщиною в руку пониже локтя, собою вострой, как у быка, мясной, без кости; хвост хрящевой, плашмя не как у рыб, но как у рака, которой она, подгибая под себя, воду назад попирает и так плавает. На затылке имеется дыра, в которую набравшую в себя воду вон выбрасывает вверх сажени на три, зубы ровные, клыков нету, мясо черное, как уголь. Дети ее родятся кожею чернее против матки, рот невелик кажется, но когда зевнет, то обширностью своею удивляет самоедцов. Жир ее очень чист и прозрачен, как масло. Оную, когда увидят зашедшую в залив, по большей части в июле месяце, то самоедцы, собравшись от 50 до 100 человек, выезжают на устье того залива и гонят оную до самого тупика на мелкие места, где колют ее копьями 73. Киты в промысле у самоедцов никогда не бывают, но только сильною погодою на берегах выкинутых из моря, мертвых находят. Киты в промысле у самоедцов никогда не бывают, но только сильною погодою на берегах выкинутых из моря, мертвых находят.

Традиционное хозяйство хантов и манси конца 19 века и начала 20 сохранило многие свои черты до настоящего времени. Большая часть коренного населения ведет типично таежный образ жизни. Это полуоседлые охотники и рыболовы, занимающиеся, кроме того, оленеводством на севере и скотоводством на юге автономного округа. В зависимости от местных географических условий на первый план выступал один из названных видов занятий. У жителей бассейна Оби и низовий, ее притоков основным занятием является рыболовство, а в верховьях рек занимаются главным образом охотой. Практикуется сезонная рыбная ловля на Оби. Наиболее древним традиционным способом является лов рыбы с использованием заграждений из кольев и прутьев (запоры), с давних пор известны также уды и сетные ловушки. Традиционное хозяйство хантов и манси конца 19 века и начала 20 сохранило многие свои черты до настоящего времени. Большая часть коренного населения ведет типично таежный образ жизни. Это полуоседлые охотники и рыболовы, занимающиеся, кроме того, оленеводством на севере и скотоводством на юге автономного округа. В зависимости от местных географических условий на первый план выступал один из названных видов занятий. У жителей бассейна Оби и низовий, ее притоков основным занятием является рыболовство, а в верховьях рек занимаются главным образом охотой. Практикуется сезонная рыбная ловля на Оби. Наиболее древним традиционным способом является лов рыбы с использованием заграждений из кольев и прутьев (запоры), с давних пор известны также уды и сетные ловушки. Область распространения того или иного вида хозяйствования зависит от климатической зоны и привязана к природным ресурсам. Оленеводство наибольшее развитие получило в Березовском и Белоярском районах. Именно в этих районах находятся два крупнейших оленеводческих хозяйства - Саранпаульское и Казымское. Кроме того, небольшие стада оленей имеются в Сургутском, Нижневартовском и Ханты-Мансийском районах. Снижение поголовья оленей характерно для общественного сектора производства. В частном секторе, в отличие от общественного, отмечается рост численности поголовья. Причем тенденция роста поголовья оленей в частном секторе сохраняется. В оленеводстве заняты преимущественно представители коренных малочисленных народов Севера. Само сохранение и развитие оленеводства рассматривается в настоящее время с точки зрения сохранения коренных малочисленных народов Севера. Область распространения того или иного вида хозяйствования зависит от климатической зоны и привязана к природным ресурсам. Оленеводство наибольшее развитие получило в Березовском и Белоярском районах. Именно в этих районах находятся два крупнейших оленеводческих хозяйства - Саранпаульское и Казымское. Кроме того, небольшие стада оленей имеются в Сургутском, Нижневартовском и Ханты-Мансийском районах. Снижение поголовья оленей характерно для общественного сектора производства. В частном секторе, в отличие от общественного, отмечается рост численности поголовья. Причем тенденция роста поголовья оленей в частном секторе сохраняется. В оленеводстве заняты преимущественно представители коренных малочисленных народов Севера. Само сохранение и развитие оленеводства рассматривается в настоящее время с точки зрения сохранения коренных малочисленных народов Севера.

Об оленях Богатство северных жителей, как остяков и самоядцов, не называется богатством иметь разные достатки, но у них тот и богат бывает, кто сегодня сыт, а завтра голоден не будет. Правда, есть из них такие, которые имеют и амбары, разными зверьми наполненные, но оными только от ясака и от ненравия оплачиваются, а о запасе на содержание всей своей экономии редкие помышляют. Лэтом, когда рыбы довольно, ловит ее с небрежением, а берет из великой кучи, однажды вытянутой, ту, которая выше всех скачет, и запасает столько, чтобы ему только до весны за неделю стало, не думая о будущей ловле следующего году, каково-де удастся. Прошедшей 1770 год столь им был скучен, что каждой, живучи вдали от городков, сколько ни терпел голод, сидя дома, однако, взяв с собою сколько-нибудь зверовых кож, принужден подвинуться из своего жилища со всей своей фамилией и, покудова находятся в нем силы, идти пешком, по тех пор и следует, а выбившись из сил совсем, на дороге пропадает. Многие есть такие, кои, будучи не в силах терпеть такой голод, все с себя чувства сравнивают и оставляет то себе понятие, что ему в глаза мерещится, то почитает на языке сладостью; многие, узревши перед собою какую-нибудь падину, принуждены охотно такую кушать; многие, от богатства своего отставши, принуждены с великою нуждою ходить по миру; а напротив того, сей только запас у них за худой почесть нельзя, что кто имел на себе платье из рыбьих или оленьих кож, те ныне ему в варении бурдука [п]ригодились Богатство северных жителей, как остяков и самоядцов, не называется богатством иметь разные достатки, но у них тот и богат бывает, кто сегодня сыт, а завтра голоден не будет. Правда, есть из них такие, которые имеют и амбары, разными зверьми наполненные, но оными только от ясака и от ненравия оплачиваются, а о запасе на содержание всей своей экономии редкие помышляют. Лэтом, когда рыбы довольно, ловит ее с небрежением, а берет из великой кучи, однажды вытянутой, ту, которая выше всех скачет, и запасает столько, чтобы ему только до весны за неделю стало, не думая о будущей ловле следующего году, каково-де удастся. Прошедшей 1770 год столь им был скучен, что каждой, живучи вдали от городков, сколько ни терпел голод, сидя дома, однако, взяв с собою сколько-нибудь зверовых кож, принужден подвинуться из своего жилища со всей своей фамилией и, покудова находятся в нем силы, идти пешком, по тех пор и следует, а выбившись из сил совсем, на дороге пропадает. Многие есть такие, кои, будучи не в силах терпеть такой голод, все с себя чувства сравнивают и оставляет то себе понятие, что ему в глаза мерещится, то почитает на языке сладостью; многие, узревши перед собою какую-нибудь падину, принуждены охотно такую кушать; многие, от богатства своего отставши, принуждены с великою нуждою ходить по миру; а напротив того, сей только запас у них за худой почесть нельзя, что кто имел на себе платье из рыбьих или оленьих кож, те ныне ему в варении бурдука [п]ригодились

Сей зверь не такой, как лошадь, коих стада пасут табунные жеребцы, но в оных хар стадо своих самок пасти не может, а завсегда бывает пастух, надзирая, чтоб которой олень куда- нибудь не утратился. Пасутся же на всяких местах, где б ни пригодилось, а нарочных к тому мест не выбирают. В стадо пускают некраденых самцов, или хоров, не по выбору и не помногу, а столько, чтоб только самок не оставить бездетными, а ярость корову удовольствовать, коему в то время бывает не без трудности. Ибо обыкновенно, числясь между 25 самками один, то только за собою знает, чтоб успеть с одной вскочить на другую, по порядку обошедши каждую по два и по три раза, от чего в такую приходит немощь и бессилие, что и на ногах стоять не может, понеже ему в то время и наесться недостает времени; чего для пастухи оттаскивают его в другое место от стада, где б он, не видя самок, в спокойствии отдохнуть и несколько поправиться мог. Сходятся, как рогатой скот, обыкновенно в сентябре до половины октября и далее, охоту же корову можно предвидеть таким образом: первое начинает царапать землю или снег, потом станет мочиться на задние себе ноги, а напоследок, как придет в ярость, то начинает искать самок, к тому же охочих; напротив того, ежели самка не захочет, то хар как бы ни старался, но никоим образом склонить ее не может; а имеет такую охотку до тех пор, покудова своих рогов не лишится, что бывает в год по однажды, как то у хара спадывают в октябре и ноябре месяцах, у молодых же и декабря в первых числах, у кастратов в марте и апреле, а у самок в мае теряются; и как скоро спадут, то тотчас новые расти начинают; растут же до осени они мохнатые, в коже с маленькою шерсткою, которая разве у некоторых кастратов в целости засыхает, а прочие все, о деревья очищая, делают голыми Сей зверь не такой, как лошадь, коих стада пасут табунные жеребцы, но в оных хар стадо своих самок пасти не может, а завсегда бывает пастух, надзирая, чтоб которой олень куда- нибудь не утратился. Пасутся же на всяких местах, где б ни пригодилось, а нарочных к тому мест не выбирают. В стадо пускают некраденых самцов, или хоров, не по выбору и не помногу, а столько, чтоб только самок не оставить бездетными, а ярость корову удовольствовать, коему в то время бывает не без трудности. Ибо обыкновенно, числясь между 25 самками один, то только за собою знает, чтоб успеть с одной вскочить на другую, по порядку обошедши каждую по два и по три раза, от чего в такую приходит немощь и бессилие, что и на ногах стоять не может, понеже ему в то время и наесться недостает времени; чего для пастухи оттаскивают его в другое место от стада, где б он, не видя самок, в спокойствии отдохнуть и несколько поправиться мог. Сходятся, как рогатой скот, обыкновенно в сентябре до половины октября и далее, охоту же корову можно предвидеть таким образом: первое начинает царапать землю или снег, потом станет мочиться на задние себе ноги, а напоследок, как придет в ярость, то начинает искать самок, к тому же охочих; напротив того, ежели самка не захочет, то хар как бы ни старался, но никоим образом склонить ее не может; а имеет такую охотку до тех пор, покудова своих рогов не лишится, что бывает в год по однажды, как то у хара спадывают в октябре и ноябре месяцах, у молодых же и декабря в первых числах, у кастратов в марте и апреле, а у самок в мае теряются; и как скоро спадут, то тотчас новые расти начинают; растут же до осени они мохнатые, в коже с маленькою шерсткою, которая разве у некоторых кастратов в целости засыхает, а прочие все, о деревья очищая, делают голыми

Носит самка в брюхе теленка семь месяцев, и каждой год приносит по одному, а двойни редко случаются. Время в последних числах апреля и первых мая; когда наступает телиться, тогда пастухи или сами хозяева выбирают для спокойствия самки места либо лесистые, а где нет лесу, то чистые ручьи и около ручьев на горах талые места, чтоб от погод было безопасно; но иногда бывают, правда, и великие ненастья, как-то: ветры со снегами и морозы, то хозяева рожденного в то время одевают разными своими одеждами, только чтоб были не ветхие и дымом не закоптелые, коего, бедняка, одэтого в человеческое платье, теленка матка оставляет без всякого призрения и жалости, так, что и совсем его позабывает, которую после пастухи, хотя и с немалою трудностью, однако с принуждением кормить теленка приучают таким образом: первое таких на снегу привязывают и не дают ей ни пить, ни есть сутки трои или четверы, а потом сваливают ее с ног и подпускают теленка сосать вымя; матка же, проголодавшись, когда начнет его лизать и питать без принуждения, тогда ее спускают с привязки, в противном же случае по тех пор не освобождается, покудова сама кормить его не будет. Родятся телята четверти в три вышиною и более, а после, роста и питаясь молоком, бывают и больше; и когда уже бывает месяцев двух и менее, то сам начинает есть мох и мягкую траву, однако и матку сосет до тех пор, пока она не понесет другого, и тогда уже его редко к себе подпускает; бывают же и такие, кои матку сосут года по два, хотя и сами детей носят, но матку не покидают, и их никто не отнимает, а отстают либо сами, либо матка припускать его не станет. Напротив того, удаются из них такие наглые, что, пососав мать свою и увидя в близости другого также сосущего, то, оставя мать свою, забегает сзади и сосет иную с другим тут же; таковые бывают ростом больше обыкновенных; а иные и самки есть такие, кои из охоты воспитывают оставшихся после матери теленка по два и по три, но только такие бывают уже ростом менее прочих Носит самка в брюхе теленка семь месяцев, и каждой год приносит по одному, а двойни редко случаются. Время в последних числах апреля и первых мая; когда наступает телиться, тогда пастухи или сами хозяева выбирают для спокойствия самки места либо лесистые, а где нет лесу, то чистые ручьи и около ручьев на горах талые места, чтоб от погод было безопасно; но иногда бывают, правда, и великие ненастья, как-то: ветры со снегами и морозы, то хозяева рожденного в то время одевают разными своими одеждами, только чтоб были не ветхие и дымом не закоптелые, коего, бедняка, одэтого в человеческое платье, теленка матка оставляет без всякого призрения и жалости, так, что и совсем его позабывает, которую после пастухи, хотя и с немалою трудностью, однако с принуждением кормить теленка приучают таким образом: первое таких на снегу привязывают и не дают ей ни пить, ни есть сутки трои или четверы, а потом сваливают ее с ног и подпускают теленка сосать вымя; матка же, проголодавшись, когда начнет его лизать и питать без принуждения, тогда ее спускают с привязки, в противном же случае по тех пор не освобождается, покудова сама кормить его не будет. Родятся телята четверти в три вышиною и более, а после, роста и питаясь молоком, бывают и больше; и когда уже бывает месяцев двух и менее, то сам начинает есть мох и мягкую траву, однако и матку сосет до тех пор, пока она не понесет другого, и тогда уже его редко к себе подпускает; бывают же и такие, кои матку сосут года по два, хотя и сами детей носят, но матку не покидают, и их никто не отнимает, а отстают либо сами, либо матка припускать его не станет. Напротив того, удаются из них такие наглые, что, пососав мать свою и увидя в близости другого также сосущего, то, оставя мать свою, забегает сзади и сосет иную с другим тут же; таковые бывают ростом больше обыкновенных; а иные и самки есть такие, кои из охоты воспитывают оставшихся после матери теленка по два и по три, но только такие бывают уже ростом менее прочих

Бывают олени разных шерстей, как: белые, пегие, чубарые, черные, бурые; которых держать самоядцу неубыточно, ибо, просто сказать, он его поит и кормит, обувает и одевает. Понеже мясом оного довольствуется столько, сколько самому ему хочется, и никогда голоден быть не может. Шерсть особливо никуда не употребляют, но если которую оленину и очистят для юфты, то шерсть с нее кидают за негодностью; а выделанные сих зверей кожи употребляют на платье и обувь и на все содержание целого дома. Возят парой и по три вдруг, бегут рысью, таща за собою тяжесть очень согласно, а каждая пара легко тяжесть пятнадцати пудов на себя примет; легкими ж сами, действительно, в сутки, не кормя, можно до ста верст выбежать, только б ему давали через 20 верст немалое число вздыхать, поесть снегу и выспаться; однако он когда и бежит, то и на бегу снег глотает, а притом и во всю зиму пьют не воду, но снегу, вместо питья, едят довольно; лэтом же пьют воду всякую, речную и из морских заливов. Бывают олени разных шерстей, как: белые, пегие, чубарые, черные, бурые; которых держать самоядцу неубыточно, ибо, просто сказать, он его поит и кормит, обувает и одевает. Понеже мясом оного довольствуется столько, сколько самому ему хочется, и никогда голоден быть не может. Шерсть особливо никуда не употребляют, но если которую оленину и очистят для юфты, то шерсть с нее кидают за негодностью; а выделанные сих зверей кожи употребляют на платье и обувь и на все содержание целого дома. Возят парой и по три вдруг, бегут рысью, таща за собою тяжесть очень согласно, а каждая пара легко тяжесть пятнадцати пудов на себя примет; легкими ж сами, действительно, в сутки, не кормя, можно до ста верст выбежать, только б ему давали через 20 верст немалое число вздыхать, поесть снегу и выспаться; однако он когда и бежит, то и на бегу снег глотает, а притом и во всю зиму пьют не воду, но снегу, вместо питья, едят довольно; лэтом же пьют воду всякую, речную и из морских заливов. Продаются олени рубли по два, по три, а смотря по доброте и до десяти рублей доходят. Продаются олени рубли по два, по три, а смотря по доброте и до десяти рублей доходят.

Основной причиной уменьшения общественного стада явилась деградация оленьих пастбищ в связи с промышленно-транспортным освоением территорий округа. Особенно значительно пострадали они в зоне действия Казымского совхоза (Белоярский район), где оленепоголовье с 1980 по 1999 годы сократилось в три раза. Развитие частного оленеводства дает возможность, в отличие от общественного, получать продукцию для общественных нужд владельцев оленей, что стимулирует его развитие. Основной причиной уменьшения общественного стада явилась деградация оленьих пастбищ в связи с промышленно-транспортным освоением территорий округа. Особенно значительно пострадали они в зоне действия Казымского совхоза (Белоярский район), где оленепоголовье с 1980 по 1999 годы сократилось в три раза. Развитие частного оленеводства дает возможность, в отличие от общественного, получать продукцию для общественных нужд владельцев оленей, что стимулирует его развитие. В округе имеются возможности для повышения продуктивности оленеводства, реализации многих, до настоящего времени невостребованных резервов его развития. В округе имеются возможности для повышения продуктивности оленеводства, реализации многих, до настоящего времени невостребованных резервов его развития.

На этой карте черными точками показаны те места, где остались коренные народы.

Благодарю за внимание!